Тут все понимают, что произошло. Все чересчур пугаются. Который нашептывал на ухо начальству, тот хотел в окно сигануть, но его удержали.
Особенных последствий не было. И никаких наказаний не случилось. Все даже продолжали служить как ни в чем не бывало. Только стеснялись друг дружке в глаза глядеть.
А на другой день после происшествия комиссара Шашмурина попросили к ответу за перегиб. И сразу перевели его работать в другой город.
Так и кончилась эта история.
Николай Антонович работал по-прежнему, и чего с ним случилось в дальнейшем я не знаю.
Конечно, вы можете сказать какой это герой, раз он даже служить у дворянства согласился.
Но дозвольте сказать: я много видел самых разнообразных людей. Я видел людей при обстоятельствах тяжелой жизни, знаю всю изменчивость ихних характеров и взглядов, и я имею скромное мнение, что Николай Антонович был настоящий мужественный герой.
А если вы с этим не согласны, то я все равно своего мнения не изменю.
1932
С Луны свалился
1
За последние два года жизнь резко изменилась.
Главное, интересно отметить почти прекратилось воровство.
Все стали какие-то положительные, степенные. Воруют мало. И взяток вовсе не берут.
Прямо перо сатирика скоро, небось, заржавеет.
Конечно, насчет взяток дело обстоит сложней.
Взяток не берут, но деньги, в другой раз, получают. Тут в смысле перевоспитания публика туго поддается новым моральным течениям. При этом из боязни такого тумана напускают, что сразу и не поймешь, что к чему и почему.
Давеча на юге я столкнулся на этом фронте с одной хитростью. И вот желаю осветить это дело, чтоб другим неповадно было.
Одним словом, в одной гостинице хотели за номер содрать с меня въездные. Ну, другими словами хотели взятку взять.
Конечно, раньше, несколько лет назад, на эту простенькую тему я бы написал примерно такой рассказец.
2
И вот, стало быть, еду я, братцы, на пароходе.
Ну, кругом, конечно, Черное море. Красота неземная. Скалы. Орлы, конечно, летают. Это все есть. Чего-чего, а это, конечно, есть.
И гляжу я на эту красоту и чувствую какое-то уважение к людям.
«Вот, думаю, человек властитель жизни: хочет он едет на пароходе, хочет на орлов глядит, хочет на берег сейчас сойдет и в гостинице расположится».
И так оно как-то радостно на душе.
Только, конечно, одна мысль не дозволяет радоваться. Где бы мне, думаю, по приезде хотя бы паршивенький номеришко достать.
И вот плыву я грустный на пароходе, а капитан мне и говорит:
Прямо, говорит, милый человек, мне на вас жалостно глядеть. Ну, куда вы едете? Ну, на что вы рассчитываете? Что вы, с луны свалились?
А что? говорю.
Да нет, говорит. Но только как же это так? Что вы ребенок? Ну, где вы остановитесь? Чего вы поехали? Я даже согласен назад теплоход повернуть, только чтоб вам туда не ехать.
А что, говорю, помилуйте?
Как что? Да разве у вас есть знакомства номер получить, или, может быть, у вас портье молочный брат? Я, говорит, прямо удивляюсь на вас.
Ну, говорю, как-нибудь. Я, говорю, знаю одно такое петушиное слово, супротив которого в гостинице не устоят.
Капитан говорит:
А ну вас к черту! Мое дело предупредить. А вы там как хотите. Хоть с корабля вниз сигайте.
И вот, значит, приезжаю.
В руках у меня два места. Одно место обыкновенная советская корзинка, на какую глядеть мало интереса. Зато другое место очень такой великолепный фибровый или, вернее, фанерный чемодан.
Корзинку я оставляю у газетчика, выворачиваю наизнанку свое резиновое международное пальто с клетчатой подкладкой и сам в таком виде со своим экспортным чемоданом вламываюсь в гостиницу.
Швейцар говорит:
Напрасно будете заходить номерей нету.
Я подхожу до портье и говорю ему ломаным языком:
Ейн шамбер-циммер, говорю, яволь?
Портье говорит:
Батюшки-светы, никак, иностранец к нам приперся.
И сам отвечает тоже ломаным языком:
Яволь, яволь. Оне шамбер-циммер, безусловно, яволь. Битте-дритте сию минуту. Сейчас выберу номер какой получше и где поменьше клопов.
Я стою в надменной позе, а у самого поджилки трясутся.
Портье, любитель поговорить на иностранном языке, спрашивает:
Пардон, говорит, господин, извиняюсь. Ву зет Германия, одер, может быть, что-нибудь другое?..
«Черт побери, думаю, а вдруг он, холера, по-немецки кумекает?»
Но, говорю, их бин ейне шамбер-циммер Испания. Компрене? Испания. Падеспань. Камарилья.
Ох, тут портье совершенно обезумел.
Батюшки-светы, говорит, никак, к нам испанца занесло. Сию минуту, говорит. Как же, как же, говорит, знаю, слышал Испания, падеспань, эспаньолка
И у самого, видать, руки трясутся. И у меня трясутся. И у него трясутся. И так мы оба разговариваем и трясемся.
Я говорю ломаным испанским языком:
Яволь, говорю, битте-цирбитте. Несите, говорю, поскорей чемодан в мою номерулю. А после, говорю, мы поговорим, разберемся, что к чему.
Яволь, яволь, отвечает портье, не беспокойтесь.
А у самого, видать, коммерческая линия перевешивает.
Платить-то как, говорит, будете? Ин валют одер все-таки неужели нашими?
И сам делает из своих пальцев знаки, понятные приезжим иностранцам нолики и единицы.
Я говорю:
Это я как раз не понимает. Неси, говорю, холера, чемодан поскорей.
Мне бы, думаю, только номер занять, а там пущай из меня лепешку делают.
Вот хватает он мой чемодан. И от старательности до того энергично хватает, что чемодан мой при плохом замке раскрывается.
Раскрывается мой чемодан, и, конечно, оттуда вываливается, прямо скажем, разная дрянь. Ну там, бельишко залатанное, полукальсоны, мыльце «Кил» и прочая отечественная чертовщинка.
Портье поглядел на это имущество, побледнел и сразу все понял.
А нуте, говорит, подлец, покажи документ.
Я говорю:
Не понимает. А если, говорю, номерей нету, я уйду.
Портье говорит швейцару:
Видали? Эта дрянь пыталась пройти под флагом иностранца.
Я собираю поскорей свое имущество и ходу.
А в другой гостинице все же номер получил под это же самое плюс пятьдесят рублей.
3
Вот, примерно, в таком легком виде года три-четыре назад сочинил бы я рассказ на эту тему.
Ну, конечно, молодость. Беспечность в мыслях. Пустяковый взгляд на вещи.
А нынче как-то оно не то. Нынче охота быть поближе к правде. Неохота преувеличивать, выдумывать и кувыркаться. Неохота сочинять разные там побасенки и фарсы с переодеванием.
Одним словом, желательно быть поправдивей и желательно говорить без всякого вранья.
И рассказ на эту тему, вернее истинное происшествие, без прикрас и без одного слова выдумки, рисуется нам уже в таком академическом виде.
4
Прямо с парохода я отправился в гостиницу. Портье, криво усмехаясь, говорит скорее в пространство, чем мне:
Нет, знаете, я прямо удивляюсь на современную публику. Как пароход приходит, так все непременно к нам. Как нарочно. Как будто у нас тут для них номера заготовлены. Что вы, с луны упали? Не понимаете ситуации.
Я хочу уйти, а швейцар, тихонько вздыхая, говорит мне:
Да уже, знаете Прямо беда с этими номерами. Нигде нет номеров. У нас-то, конечно, нашлось бы, но Да вы поговорите хорошенько с портье
Черт возьми, говорю, вы это про что?
Портье со своей конторки говорит швейцару через мою голову:
Я удивляюсь на вас, Федор Михайлович. Где же у нас свободные номера? С чего вы взяли? Да, есть один номер, но он, вы же знаете, без ключа. Если хочет пущай берет.
Я говорю:
Хотя бы дайте без ключа.
Ах, вам без ключа, говорит портье, берите. Только у нас кражи. Воруют. Упрут портьеры, а вам за них отвечать.
Я говорю:
В крайнем случае я из номера не буду выходить. Только допустите. А то меня на море закачало еле стою.
Берите, говорит портье, только предупреждаю: у нас ключ потерян, а номер заперт. А вы, наверное, думали наоборот номер не заперт, а ключ потерян.
Помилуйте, говорю, на что же мне такой номер, в который не войти