Моя мать была учительницей русского языка и литературы в средней школе, и её более чем скромной зарплаты хватало только на оплату коммунальных услуг и довольно ограниченное, а временами просто скудное пропитание. И на дешёвую одежду, в которой только что не стыдно было находиться в школьном коллективе и вообще среди людей. Дабы выйти из затруднительных денежных обстоятельств, мать круглый год занималась репетиторством.
Ладно, нет так нет. В ту пору я уже был четырнадцатилетним подростком, и с наступлением лета устроился по объявлению на сезонную работу в «Ольминские кущи» поместье Вениамина Шабалина, одного из самых известных фермеров района, в его плодовом саду.
Одних только грушевых и яблоневых деревьев у Шабалина было шесть тысяч, так что пахать нанятым людям приходилось через край. И мне тоже. Нередко от рассвета до вечерних сумерек. Без каких-либо скидок на возраст.
Зато при окончательном расчёте я получил столько, что хватило на приобретение бэушного аккордеона и годовой курс обучения. И ещё осталось на непредвиденные расходы. А они тут как тут.
В начале сентября, когда я возвращался домой после занятий в музыкальной школе, меня избили двое парней. Встретили на безлюдной парковой аллейке и отвалтузили.
Но сначала они потребовали денег. Я только успел сказать: «Ещё чего!» как тут же был свален ударом кулака. После чего началась обработка ногами. В заключение парни обшарили мои карманы, изъяли всё ценное, что в них имелось, и с тем удалились.
Побои были настолько серьёзны, что я не сразу смог подняться. Домой явился с разбитым в кровь лицом, с многочисленными синяками и в грязной и порванной одежде.
Валя, что случилось? спросила испуганная мать. Кто тебя так? Кто-то из ребят? Скажи мне, я поговорю с их родителями!
Не знаю, мам, ответил я, еле шевеля распухшими пораненными губами. Раньше я их не видел, они не из нашего квартала.
Через два дня я пришёл в секцию рукопашного боя. Тренер Сергей Александрович Аринин спросил, каким видом спорта я занимался до этого.
Никаким, ответил я со стыдом, только музыкой.
Музыка и рукопашный бой плохо совместимые вещи, участливо сказал Аринин. Ну да ладно. Пройди медкомиссию и пожалуйста, занимайся. Только занятия у нас платные.
Хорошо, с радостью сказал я, ободрённый его доброжелательностью. Деньги у меня есть. Летом заработал.
Что же заставило тебя прийти к нам? И откуда такой фингал под глазом?
Я всё рассказал. И добавил:
Не хочу дрожать от страха перед шпаной. И снова быть избитым.
Это правильно, сказал Аринин, одобрительно потрепав меня по голове. Настоящий мужчина должен уметь постоять за себя и своих близких.
В его секции я провёл четыре года, неплохо овладев навыками единоборства и развившись физически. Трижды становился победителем на областных соревнованиях. Но победы эти были много позже.
До того меня снова повстречали те двое. Чтобы избить и ограбить. Только они не знали, что я несколько месяцев отзанимался у Аринина и вполне был готов к уличной драке и в боевом отношении, и психологически. В общем, дал я им обоим как следует, полностью расквитавшись за прошлое своё унижение. Под конец я просто катал их ногами, поочерёдно нанося удары и тому и другому и не позволяя подняться с асфальта. Оба харкали кровью и ползали передо мной на коленях, умоляя о пощаде.
Как звать-то хоть вас? спросил я их уже по окончании воспитательной процедуры.
Я Слава Ерманков, сказал более рослый и крепкий парень. А он, кивок на подельника, Антон Савкин.
Так вот, запомните, Антон и Слава, теперь я буду бить вас всякий раз, как вы попадётесь мне навстречу. Ясно вам?
Ясно! понуро ответили они в унисон, кивая головой и избегая моего взгляда.
После оба всегда обходили меня далеко стороной, не считая одного случая годом позже. Этот Ерманков всё никак не мог угомониться, непременно ему хотелось учинить надо мной расправу и восстановить своё прежнее авторитетное положение среди пацанов.
В общем, встретил он меня уже с четырьмя своими дружками. Только Савкина среди них не было; как я понял, не хотелось ему заново испытывать судьбу. А я к моменту предстоявшей разборки ещё больше поднаторел в рукопашном бое и даже приз получил в городском юношеском турнире.
Ерманков со товарищи хотели меня окружить, но я отступил к стенке гаража, за которым мы сошлись, и со спины мне никто не угрожал. На секции мы выступали и в поединках, и против нескольких противников, навык у меня был, и я довольно уверенно раскидал всех пятерых, а зачинщику вывихнул левую руку, и он с воем упал на землю.
Запомни, сказал я, помогая ему встать на ноги, в следующий раз сломаю обе руки, поверь на слово не пожалею, и обратившись к его корефанам, добавил: А вы кыш отсюда, пока я ещё вам не навалял!
На этом наше подростковое противостояние закончилось.
Игре же на аккордеоне я учился вплоть до окончания средней школы. Кроме того, я умел и любил петь. Часто аккомпанируя себе. В шестнадцать лет у меня закончилась ломка голоса, и он стал как у
Честное слово, ты поёшь не хуже Карузо, говорил Василий Иванович, прокуренный старичок лет шестидесяти, мой учитель по аккордеону. И неповторимый тембр, и приятное баритональное звучание с переливными теноровыми верхами всё чуть ли не одно к одному! Тебе обязательно надо учиться вокальному искусству.
С той поры ко мне и пристало прозвище Карузо.
Мало того, я мог не только шансонировать своим, данным природой голосом, но и подражать известным певцам, как баритонам, так и тенорам.
Сию особенность моего разноголосья моя мать заметила, ещё когда мне было всего четыре года. В тот базарный день мы с ней были на рынке, я услышал крик козлёнка, выставленного на продажу, и сразу в точности повторил его тонкое пронзительное меканье.
Мать сильно удивилась, а по возвращении с рынка попросила исполнить чириканье воробьёв и пение соловья, раздававшиеся в зелёных кронах деревьев за тыльным окном нашего дома. Я безошибочно воспроизвёл все птичьи голоса, и мать прямо-таки была поражена моей переимчивостью.
Все подростковые годы Татьяна Каванова оставалась для меня чуть ли не божественным видением на концертной сцене. Я частенько напевал её песни, особенно блатные. И «Гоп со смыком», и «С одесского кичмана», и многие другие.
Но больше всего мне нравился «Ванинский порт». Так и виделось, как я, согласно текстовым словам, иду в веренице других зэков по трапу на борт, чтобы оказаться в холодном, мрачном корабельном трюме. Картинка, нарисованная воображением, представлялась возвышенной и даже красивой, а сам я казался себе мужественным киношным героем, страдающим за правду.
Когда спустя много лет при этапировании в колонию «Полярный медведь», куда не было ни железных, ни автомобильных дорог, я действительно оказался в ледяном корабельном пространстве между днищем и палубой, мне невольно вспоминались и прежнее несмышлёное ребяческое настроение, и сама песня.
Увы, действительность оказалась диаметрально противоположной ей; замкнутый трюмный отсек, кое-как приспособленный для перевозки заключённых, а затем и колония строгого режима были сущим адом, без малейшего налёта романтики. Только слова «Сойдёшь поневоле с ума, отсюда возврата уж нету» в точности описывали психологическое настроение осуждённых и фактическое положение вещей, ибо многие действительно не возвращались.
И не было ничего похожего, чтобы в соответствии с этим лагерным гимном зэки, стоная от качки, обнимались как родные братья. Стонали да, случалось, а насчёт объятий нет.
Помню, как в трюмном полумраке один этапируемый верзила хотел присвоить мою пайку хлеба. Он всё норовил схватить меня за горло, а я сломал ему палец на руке. «Грабитель» заорал от боли так, что всполошились конвойные, находившиеся на верхней палубе.