Татаринов же поведал мне свою историю не сразу, а спустя некоторое время, когда мы познакомились более основательно. Оказалось, что его судила всё та же судья Митюкова. В ту пору она только начинала на судебном поприще, и это было одно из первых её разбирательств.
Выпускник детдома, восемнадцатилетний Филипп попал в жернова правосудия за упаковку шоколада «Морозко», умыкнутую в гастрономическом магазине. Упаковку эту, стоимостью несколько десятков тогдашних рублей, он сунул под куртку, но на выходе, уже за дверями продмага, его остановил охранник. Парня арестовали и закрыли в следственном изоляторе.
По окончании выяснения обстоятельств дела молодому человеку припаяли два года и семь месяцев колонии. «Сегодня шоколадки украл, а завтра Родину продаст» под таким настроем судейские крючкотворы и определили наказание оступившемуся юноше, фактически осудив его не по закону, а по понятиям.
После сиротского дома колония заключённых стала Филиппу Татаринову второй серьёзной школой жизни, и на волю он вышел вполне сформировавшимся преступником с определёнными связями в криминальном сообществе.
Второй раз земеля сел за ограбление инкассаторской машины. Операция прошла как по нотам, без малейшего кровопролития и какой-либо стрельбы, и молодые сорвиголовы уже собирались обмыть удачно провёрнутый гешефт, но вмешался его величество случай, и всю их компанию арестовали на исходе того же дня. Грабители успели только выгрузить закуску на стол и разлить водку по приготовленным стаканчикам.
В «Полярном медведе» я увидел в его лице законченного мафиози, авторитета, вершившего судьбы других узников.
На первых порах, в самое трудное время привыкания к зоне, Татарин относился ко мне беспристрастно, но со всей справедливостью, в основе которой были зэковские положения. А несколько позже мы с ним в какой-то степени даже подружились насколько это возможно на каторге, где, в общем-то, каждый сам за себя.
Кроме него я близко сошёлся ещё с одним заключённым, попавшим на зону по судейскому произволу. И это присутствие людей, расположенных к тебе, скрашивало бесконечное прозябание в тяжелейших лагерных условиях и было великим благом.
Глава шестая
Петька Сипай
К счастью или к несчастью, это как посмотреть, на зоне находились и не злодеи, а совершенно иные люди, далёкие от преступных помыслов, и только волей случая попавшие в сию земную юдоль. К счастью, так как было с кем общаться по душам и делиться своими мыслями и чувствами хоть иногда. А к несчастью потому что жизнь этих бедолаг оказывалась поломанной, а то и совершенно растоптанной. И страдания, выпавшие на их долю, определялись не какой-либо их виной, а, повторюсь, жизненными обстоятельствами и прихотью служителей закона, нередко действовавших формально, а то и в силу своего дурного характера или корысти и бесконтрольности со стороны общества.
Самое же угнетающее в заключении даже не сама неволя, а невозможность уйти, отстраниться от людей тяжёлых, мерзостных, настроенных к тебе враждебно, с нескончаемой ненавистью и постоянным желанием недоброго. Долгими годами находиться рядом с ними, слушать подлые слова со скотской интонацией, которыми они обмениваются между собой и обращаются к тебе, и постоянно, ежесекундно чувствовать их негативную энергетику и агрессивность.
Но это лишь на мой субъективный взгляд, по тем ощущениям, которые лично я испытывал, особенно в первое время привыкания к лагерным особенностям.
Впрочем, адаптировался я довольно быстро. Помогало то, что и прежде несколько лет мне довелось находиться в больших мужских коллективах и при весьма суровых обстоятельствах; имею в виду армейскую службу, в том числе на ближневосточной территории в условиях тамошней гражданской войны, где мы находились на стороне правящего диктаторского режима, против которого была настроена бо́льшая часть населения.
В отличие от судебной системы, тюремная братва сразу разобралась, как и за что я попал на зону, я уже упоминал об этом. И поведение моё на стройплощадке, и гасилово с полицейскими в допросном помещении были оценены очень даже положительно, что немало споспешествовало моему сравнительно безопасному пребыванию на зоне. Но оценено было с оговорками.
С одной стороны, ты нормальный пацан, сказал смотрящий Татаринов при одной нашей как бы случайной встрече ещё в первые дни моего существования в «Полярном медведе». А с другой стороны дурак.
Дурак?! Почему?
Потому, что своими действиями ты лишь добавлял себе срок.
А как надо было поступать? Пройти мимо той девчонки, которую распинали трое молодчиков? Или позволить полицейским мордовать себя в СИЗО? Полицейским, каждый из которых, если брать их по отдельности, против меня был всего лишь шут гороховый!
Тебе сказали, а ты думай. Пора бы и научиться держать себя в руках.
Гм, научиться!
Именно так. Тебя ведь всё равно там, в ольмапольском СИЗО отмутузили, но уже с пулями в груди. А поддайся ты изначально, глядишь, никаких ранений не было бы, и не пятнадцать лет получил бы, а только двенадцать, может, даже и меньше.
Вот таким образом мне читал мораль смотрящий по лагерю.
Я же, слушая его, усмехался про себя и думал, что «чья бы корова мычала» Сам-то Филипп Татаринов за пригоршню шоколадок по этапу пошёл! А дальше у него, как в песне, закрутилось-поехало: «Не жди меня, мама, хорошего сына, а жди мошенника-вора». Однако был всё же в его словах и резон, был в том смысле, что в любой ситуации надо проявлять больше осмотрительности и в определённый момент лучше жертвовать малым, дабы потом не потерять большее.
Лагерная кастовая принадлежность далеко разделяла нас с Татариновым, и если мы когда и пересекались, то лишь на короткие минуты или походя. Но расположение наше друг к другу из-за этого не умалялось.
Петька Сипай по фамилии Вешин появился в «Полярном медведе» через год после меня. И он тоже был из Ольмаполя. Мало того, его приговорила всё та же хорошо запомнившаяся мне вездесущая судья Митюкова. Одно это сильно способствовало нашему сближению. Ну и характерами мы сошлись и стали настоящими дружбанами, насколько позволяло лагерное бытие.
К тому времени я уже вполне освоился в зэковской среде и помогал прижиться и Сипаю, в меру полученного опыта и своего статуса крепкого чела оберегая его от наездов старожилов. И наставлял, как вести себя: стараться быть невозмутимым, следить за каждым сказанным словом, выглядеть мужественно, не мямлить, главное же всегда действовать по складывающейся обстановке и стремиться к благоприятному выходу из любой острой ситуации.
Митюкова припаяла Сипаю тринадцать лет строгого режима. За посягательство на жизнь полицейского при исполнении им служебного долга.
Тринадцать! А ему в ту пору только что исполнилось двадцать шесть. При благоприятном исходе он вышел бы на свободу в тридцать девять. Без малого, половина самой активной полноценной жизни долой, вычёркивалась без остатка!
Шерше ля фам! По сути, Вешин попал под раздачу из-за врождённого стремления быть джентльменом по отношению к женщине, оказавшейся в беде или нескладных обстоятельствах. Как и в моём случае.
В тот последний ноябрьский день на площади Свободы проходил несанкционированный митинг против строительства в окрестностях города хранилища токсичных отходов. С требованиями проведения референдума по возникшей проблеме и отставке мэра, являвшегося сторонником планируемого вредного сооружения. Полиция приступила к жёсткому разгону собравшихся преимущественно молодых людей и задержанию наиболее активных участников.