Своих?
Я в дерьмо упал с головой, а тебе так штанину обрызгало. Но запашок-то я чую. Снятся или нет? Куклы, огонь, мертвецы?
Куклы снятся, сипло сказал Женя.
Это будет наш базис. Фундамент задушевной беседы. Беленков прожевал колбасную фишку. Я не соврал, я на «Альтаире» с десятого года. По трудовой. Раньше склад сторожил, а еще раньше работал в Театре юного зрителя. Актером, вот как. Удивлен? Сейчас изображаю пугало на проходной, а тогда зайчиков, Дедов Морозов. И не было у меня этих амбиций: «Вишневый сад», «Три сестры». Зайчики так зайчики.
Амбиции были у Лизы, нашей звезды. Ей все пророчили карьеру актерскую, она и сама знала, что прославится. В кино бы снималась, сложись все иначе. Серая угрюмость Беленкова сделалась на оттенок серее, на регистр ниже. В девяносто пятом Лизка уехала в Москву. Целое лето ни слуху ни духу, а осенью вернулась. Не знаю, что там приключилось с ней, но что-то очень плохое. Обманули ее крепко, может изнасиловали. Она поменялась. Другой человек, другие глаза. Про колдовство рассказывала, что она ведьма и всем отомстит, всему миру. Вот такая в ней обида жила, жрала ее. Мы, ну, коллектив театральный, думали, она так защищается, фантазиями. Ты водку не грей.
Выпили.
Вот ты представь: жизнь твоя по швам трещит, а тебе надо на сцену выходить и детей развлекать. Лизка выходила, развлекала, но дети что-то такое чувствовали, малыши плакали на спектаклях постоянно. Я Лизке говорю: нужна нам перезагрузка, давай вон на «Альтаире» передачу свою делать. Телик все-таки не задрипанный театр. Она: нет, нет. Потом во время спектакля у нее кровь пошла. Врачи сказали: рак. Она две недели не появлялась, и бац такая улыбчивая, решительная, только глаза жуткие, горящие. Говорит: идемте на «Альтаир». Мы с нее пылинки сдували, Лизонька, когда операция, что доктора говорят? А она заявляет: не будет операций. Я так вылечусь! Ну как же так? Это же рак, страшная вещь. Она улыбается. Вылечусь-вылечусь. И села программу сочинять. «Курьи ножки». Нас было трое. Я, Лизка и Андрюша Колпаков, он был нас старше. В штате мы не числились, только над «Ножками» работали. И так мне понравилось! Свежие идеи пошли. Лизка таки снова расцвела, я думаю: чем черт не шутит, бывает же, что люди выздоравливали без медицинского вмешательства.
Женя перебил, осененный догадкой:
Вы Леший Леша?
Прошу любить и жаловать.
А Вием был этот Колпаков?
Колпаков был Ягой. Вий это Лизка.
Да ладно! Женя мог поверить, что Ягу озвучивал мужчина, но чтоб женщина Вия?
Я сам обалдел. У нее этот голос изнутри грянул. Как зверь из берлоги вышел. Спрашиваю: не напугаем ли мы зрителей?
«Напугаете», подумал Женя.
Лизка сказала, мы делаем передачу нового типа. Она вообще с детьми не заискивала. Придумала свои голоса для кота, кикиморы, домового. Колпаков смастерил задник, сочинил музыку. Заставку заказали у аниматоров. Кукол Лизка пошила. Долго у нее Вий не получался. Нам нравится, а она его ножницами чик! Не то! Ты вообще знаешь, кто такой Вий?
Чудовище. Женя читал повесть Гоголя, смотрел фильм с Куравлевым.
Дух, несущий смерть. У древних славян был бог Вей, а у иранцев Вайя. Это все одна лавочка. Наши предки верили, что взгляд Вия испепеляет города. У него веки опущены до земли, но черти вилами их поднимают.
Женя заерзал.
Я спрашивал Лизку: почему Вий? Дети его не знают, дети знают Кощея, Снегурочку. А она зациклилась. Говорит: глаз Вия коридор. Вся взмыленная, приносит куклу. Ты помнишь ее?
В общих чертах. Слабый лучик света выцепил из темного угла коротыша в тряпичных лохмотьях, вязаную голову, кармашек посреди лица веко.
Ты не то помнишь. Ты одно видел, а там было другое, изнанка. Она ему рот сделала, а во рту были человеческие зубы, детские. Я решил, она свихнулась совсем. Она так странно себя вела, все страннее. На кладбище ездила постоянно. От нее пахло сырой землей. Но кукла это предел! Ты такое собираешься по телевизору показывать? И где ты зубы взяла? В мусорном баке за стоматологией? Говорит: зубы молочные, мои, их моя мама сохранила. И, мол, я рот зашью, зубы никто не увидит. Час от часу не легче! Если не увидят, зачем они? Улыбается: нужны. И тогда я подумал Беленков помассировал переносицу. Как сформулировать-то? Подумал, что для нее вся эта возня не просто съемки. Что-то гораздо большее. Ритуал.
Как вуду? спросил Женя. Водка подействовала, фантазия швырялась образами: восковые куклы, куклы из веток, куклы из костей. Языческий шабаш в обертке детской передачи.
Беленков, усталый и трезвый, произнес:
Русское вуду, хтоническое и беспощадное. Полагаю, Лизка думала, это изгонит ее болезнь. И на каком-то этапе потеряла здравый смысл. Мы находили в студии перья, узелки. Меня тошнило от этого Вия с потайными зубами. Но там были не только зубы. Однажды я взял его и ощутил что-то твердое под одежкой. Это был металлический овал с двумя дырочками для саморезов, старый и истлевший. Табличка такие цепляют на крест. Фотография какого-то давно усопшего мужчины.
Женя поперхнулся слюной.
Она украла ее на кладбище и проволокой привязала к кукле, фотографией внутрь. Я спрашивать не стал, но прочел позже: это называется «настаивать на мертвяке». Таблички кладут в воду, и это мертвая вода. Прикладывают к зеркалу получается мертвое зеркало.
И вы никому не сказали?
Мы же дружили, напомнил Беленков. И, кроме того, я стал ее побаиваться. Колпаков тот вообще Мол, она ему доказательства предоставила. Он с ней повадился на кладбищах ночевать, в лесах. Втемяшил себе в башку, что они видели настоящего Вия. Связался с чертом пеняй на себя.
Женя думал про малышей в небогатых квартирах девяностых, доверчивых малышей у телеэкранов. И вместо сказки им показывают спектакль, срежиссированный чернокнижницей.
Последней каплей стали письма. На адрес «Альтаира» стопками приходили письма от зрителей. И вот захожу я в избу, мы так нашу студию подвальную называли изба. А Лизка письма ест.
Как ест?
Ртом, сухо ответил Беленков. Рвет бумагу, на которой эти домики, мамы-папы, солнышко ну что дети рисуют. Комкает и жрет, глотка как у удава распухла. Увидела меня и говорит с набитым ртом: будешь? В них чистая энергия, говорит. И я ушел, дверью хлопнул. А в декабре Лизка сгорела. Менты сказали, замкнуло осветительный прибор. Но, по-моему, она доигралась.
С чем доигралась? не понял Женя.
С мраком, разумеется. Беленков встал из-за стола. Это же как цепного пса дразнить. Он снял с полки стопку фотографий, положил перед гостем. Вот мы все, еще до телевидения. Я, Лизка и Андрюша.
На снимке лохматый Беленков обнимал обеими руками женщину в шароварах, подтяжках, рыжем парике. Лизка была красивой и миниатюрной, ничего общего со злобной Малефисентой, смоделированной фантазией. Нарисованные веснушки на щеках разве так выглядят ведьмы?
Колпаков, высокий мужчина сорока с гаком лет, держал под мышкой поролоновую голову волка и широко улыбался. Женька не сразу узнал его без бородавок и грязных бифокальных очков. А узнал охнул. С фотографии ухмылялся Черт.
Я его встречал! Он трется вокруг канала!
А ночами, когда моя смена, смотрит в окошко КПП. Беленков подвигал губами, будто сжал и разжал эспандер. После пожара он слетел с катушек. Погубила его Лизка, и себя погубила. Был Андрюша стал юродивый.
Женя оторопело переваривал информацию: могильные таблички, поедание рисунков, иранские божества.
Утомил ты меня, резюмировал Беленков. Ступай. Тебе на работу завтра.
Погодите! растерялся Женя. Вы упоминали сны. Что мне кошмары снятся.
Иди, отмахнулся Беленков левой и как-то мигом опьянел, поплыл отечным лицом. Занавес опущен.
Что с вашей рукой? Без двухсот граммов Женя не решился бы спросить.
Много вопросов задавал, ощерился Беленков.