Томясь в тягостном заключении, Верецци проводил казавшиеся бесчисленными дни и ночи в тоскливом единообразии ужаса и безысходности. Теперь он лишь едва вздрагивал, когда склизкая ящерица пробегала по его оголенным и недвижным конечностям. Огромные земляные черви, вплетавшиеся в его длинные спутанные волосы, почти перестали возбуждать в нем ужас.
Дни и ночи сливались воедино; и время, проведенное там, его смятенное воображение растянуло на долгие годы хотя в действительности оно составляло несколько недель. Порой ему мнилось, будто его страдания происходят не из земного мира, и за демонским обличьем Уго скрывается грозная фурия, которая разрушает все воскресающие в нем надежды. Таинственное перемещение из трактира близ Мюнхена также смущало его рассудок, и он никак не мог привести свои мысли к какому-либо заключению насчет занимавшего их предмета.
Однажды вечером, обессиленный долгим бодрствованием, он погрузился в сон, едва ли не впервые за время заточения как вдруг его пробудил оглушительный грохот, словно бы прокатившийся по пещере. Он внимательно прислушался даже с некоторой надеждой, хотя надежда почти умерла в его груди. Он вновь прислушался шум вновь повторился; то оказалась сильная гроза, сотрясавшая горние стихии.
Доверившись безумной надежде, он воздал мольбу Создателю Тому, кто внемлет гласу взывающего к нему из самых недр земли. Его мысли вознеслись выше земных наслаждений; в сравнении с этим муки его обратились ничто.
Пока мысли его были заняты этим, пещеру потряс еще более неистовый грохот. Сверкающее пламя метнулось от потолка к полу. Почти в тот же миг своды пещеры обрушились.
Поперек пещеры упал огромный обломок скалы; одним краем он врезался в твердую стену, другим едва не выломал тяжелую железную дверь.
Верецци был прикован к части скалы, оставшейся незыблемой. Неистовство бури улеглось, но тотчас же сверху обрушился град каменьев, каждый из которых ранил его нагие конечности. Каждая вспышка молнии, хотя теперь и отдаленная, слепила ему глаза, отвыкшие от слабейшего луча света.
Наконец буря прекратилась, громовые раскаты перешли в неясный рокот, и отсверкавшие молнии сделались невидимы взору. Настал день; никто не явился в пещеру; Верецци заключил, что либо они обрекли его на голодную смерть, либо произошло какое-то несчастье, от которого пострадали они сами. Поэтому теперь он самым торжественным образом приготовлялся к смерти, которая, в чем он всецело был убежден, стремительно приближалась.
Кувшин с водой был разбит падающими обломками, и маленькая корка хлеба составляла теперь все, что сохранилось от его скудных съестных припасов.
Пылающая лихорадка свирепствовала в его жилах; и в бреду безнадежной болезни он отбросил прочь от себя эту корку единственное, что могло задержать стремительное наступление смерти.
О, сколь разрушительное действие произвели совместные усилия болезни и страданий над мужественным и статным обликом Верецци! Кости его едва не проглядывали сквозь кожу, глаза ввалились, а волосы, склоченные от влаги, прядями свисали вдоль поблекнувших щек. День миновал вслед за утром; смерть ежеминутно представлялась его взору медленная смерть от голода; он предчувствовал ее приход. Спустилась ночь, но не принесла с собою перемен. Его пробудил шум за железной дверью; в это самое время Уго обыкновенно приносил свежие припасы. Шум убавился и наконец вовсе прекратился и с ним угасла надежда на жизнь в груди Верецци. Озноб пронизывал его члены; глаза давали ему лишь слабое представление о разрушенной пещере; он опустился, насколько позволяла опоясывающая его цепь, на жесткий пол; и в случившемся вслед за тем кризисе лихорадки его юность и крепкое сложение одержали верх.
Глава II
Тем временем Уго, получивший от Цастроцци повеление не допускать смерти Верецци, в привычный час принес ему поесть, но обнаружив, что минувшей ночью в бурю скалу разрушила молния, заключил, что Верецци утратил жизнь под развалинами, и с этой вестью явился к Цастроцци. Цастроцци, по непонятным причинам не желавший смерти Верецци, отправил Уго и Бернардо разыскать его.
После долгих поисков они нашли несчастного страдальца, по-прежнему прикованного к скале, но доведенного до истощения голодом и жестокой лихорадкой.
Они расковали его, подняли в карету и через несколько часов стремительной езды доставили бесчувственного Верецци в домик, где жила одинокая старушка. Тот домик уединенно стоял на обширной вересковой пустоши, в отдалении от всякого человеческого жилья.
Цастроцци с нетерпением дожидался их приезда; он поспешно бросился навстречу им и с демонской усмешкой оглядел сведенные мукой черты лица своей жертвы, бесчувственно повисшей на плечах Уго.
Его жизнь не должна прерваться, воскликнул Цастроцци. Она нужна мне. Прикажите Бьянке приготовить постель.
Уго и вслед за ним Бернардо повиновались и внесли изможденного Верецци в дом. Послали за лекарем, который объявил, что кризис лихорадки, сразившей больного, миновал, и надлежащий уход сможет поправить его здоровье; но его мозг поразило расстройство, и для исцеления больному необходимо полное душевное спокойствие.
Цастроцци, для которого имела значение жизнь, но не счастье Верецци, увидел, что неуемная жажда мщения увлекла его слишком далеко от намеченной цели. Он увидел, что надобно прибегнуть к ухищрениям; для этого он поручил старушке уведомить его о состоянии больного, когда тот придет в себя, поскольку врач утверждал, что здешний воздух необходим для исцеления от сразившей его горячки.
Долго выздоравливал Верецци, долго томился он в бесчувственном оцепенении, в то время как его душа словно бы воспаряла ввысь, к счастливейшим пределам.
Наконец он все же выздоровел и, придя в сознание, первым делом спросил, где находится.
Старушка изложила ему события в том виде, как ее научил Цастроцци.
Кто же тогда велел сковать меня цепями в той пустынной и темной пещере, спросил Верецци, где я провел долгие годы и претерпел невыносимые мучения?
Господь с вами! отозвалась старушка. Сколь диковинна ваша речь, барон! Я начинаю опасаться, что вы вновь лишитесь рассудка, в то время как вы должны благодарить Бога, возвратившего вам разум. Что означает «сковать цепями в пещере»? Говорю вам, я пугаюсь самой этой мысли; умоляю, успокойтесь.
Верецци пришел в замешательство от уверений старушки. Невозможно было, чтобы Юлия отправила его в эту убогую лачугу и покинула.
Рассказ старушки казался таким связным и был изложен столь безыскусно, что он не мог не поверить ей.
Но усомниться в свидетельствах собственного разума и неопровержимых доказательствах заточения в виде глубоких отметин, оставленных оковами, было невозможно.
Если бы не эти отметины, он счел бы ужасные происшествия, приведшие его сюда, лишь грезами смятенного воображения. Однако он рассудил, что лучше покориться Уго и Бернардо сопровождали его во время дозволенных ему кратких прогулок, поэтому побег был невозможен и попытки к нему только ухудшили бы его незавидное положение.
Он часто высказывал желание написать Юлии, но старушка говорила, что ей велено не допускать, чтобы он писал или получал письма якобы с целью уберечь его ум от возбуждения; а дабы предотвратить последствия отчаяния, ему не доверяли ножей.
Когда Верецци поправился и его разум достиг присущей ему устойчивости, он понял, что в домике его удерживают лишь происки неприятелей, и все его мысли сосредоточились на средствах осуществить побег.