Счастливец-наследник, истово верующий в свою судьбу.
Как могли они быть настолько слепы? Как мог он, Тринадцатый маг, тот, кто сдергивает Покров невежества... Но не сдернешь покров, окутывающий твой собственный разум...
Так началось последнее царствование. Мирное царствование, венчавшее череду столь же благополучных, ничем не выдающихся правлений. Прервалось оно неожиданно и трагично. Молодой король – славное, безобидное создание, коротавший дни в забавах и невинных шутках, – взял да и погиб. Ушел бессемейным, не оставив наследников. А ведь был цветущий юноша, здоровья хоть отбавляй, и никаких глупостей в голове... Так, по крайней мере, казалось многим. Лишь трагическая гибель обнажила тайный порок юного правителя – страсть к вредному изобретательству. Заклинатель и сам недаром слыл сторонником прогресса, но надо ведь знать меру! Прежде чем что-то изобрести, сядь, поразмысли, нужно ли это миру и не больше ли в новинке вреда, чем пользы. Замогильный холод до самых костей пробирал в лаборатории, где юнец втихую предавался гибельному сумасбродству. Так страшно, неотвратимо пожирали жизнь жуткие механизмы из железа, дерева и кож – не то мертворожденные уроды, не то и вовсе ходячая, движущаяся нежить, вырванная из обители покоя злокозненной волей мага-беспредельщика. Мера, мера нужна! Нарушить паритет между Всё и Одним легче легкого. Юный король, конечно, знал о паритете. Но было ли тому виной раннее сиротство со всеми прелестями небрежного воспитания, природное легкомыслие или же скрытый внутренний порок, но он пренебрег этим истинным знанием ради иллюзорного. Исподволь, неприметно подтачивала его болезнь. Упорно, неумолимо Один вел наступление на Всё – и победил. Мир абсолютного порядка выстроился в отдельно взятой голове. То, что голова эта принадлежала правителю, – вот что скверно! Всякий знает: болен король – болеет и держава. Или, как изящно сказано у поэта:
Нежная рыбина, даром что кажется свежей -
Тронута тленью глава,
Так и телу от тленья пропасть!
Гибель властительного безумца, каковую можно сравнить с резекцией пораженного черной гнилью органа, запоздала. «Тело» – их прекрасная отчизна – уже гнило, гнило вовсю. Заклинатель видел, понимал, терзался собственным бессильем – и боялся заглядывать в Источник времени. Лучше не знать...
А как невинно все начиналось! Без сомнения, венценосный умелец был весьма талантлив. Взять хотя бы род обуви из обработанного особым образом при нагреве сока дерева рисин – но не для ног, как мечталось Заклинателю, а для колес. Да-да, именно! Рисиновая колбаска, надеваемая на обод самого обычного колеса, давала неоспоримые выгоды. Называлось полезное усовершенствование «сина» – по основному сырью – и готовилось к артельному выпуску. Уж и печь особую заложили для производственного процесса... Но недужный правитель все глубже погружался в мир Одного. Стал пропадать, а потом окончательно обосновался в своей лаборатории – круглом зале на вершине Уклонной башни, откуда, по-хорошему, полагалось кланяться светилам и сторонам света в предписанные дни, а вовсе не скидывать всевозможный хлам на головы безвинных стражников. Всякий ведь поймет, вещи – это вам не жизненные субстанции, сами собой в полете не исчезнут. Непременно до земли долетят и кого-нибудь, не ровен час, там внизу прихлопнут.
А король скидывал и на времямеры глядел. Гневался сильно, что неточно время показывают. Советники в толк взять не могли, о чем правитель толковать изволит. Время – это ж не казна, по штучке не пересчитаешь! Время, оно больше на урожай похоже. Его не считать, его уважать надо. Беречь и вкушать – с чувством и с понятием. Но короля было не унять. «Непременно, – говорил, – изобрету времямер особый, высокой точности, чтоб совсем мелкие частицы времени показывал, которым и названия нет».