Да уж какое это может иметь отношение? Я ведь и сам малость кумекаю не первый год в милиции
Я и не сомневаюсь в вашем опыте, но ни один врач сам себя лечить не может.
Это верно, покачал острой головой Поздняков. Особенно если больному нет большой веры: действительно больно ему или он прикидывается.
Я побарабанил пальцами по столешнице, посмотрел на Позднякова, медленно сказал:
Давайте договоримся, Андрей Филиппыч, не возвращаться больше к вопросу о доверии к вам. Вы ведь не барышня в парке, чтобы я вам каждые десять минут повторял насчет своей любви и дружбы. Скажу вам не лукавя: история с вами произошла фантастическая, и я к вам пришел, мечтая больше всего на свете доказать всем вашу невиновность это и мне очень нужно. Поэтому мне хочется верить всему, что вы рассказываете. Укрепить мою веру или рассеять ее могут только факты. Вот и давайте их искать вместе. А теперь вернемся к вопросу о вашей семье
У меня жена хороший человек. Женщина самостоятельная, строгая.
А из-за чего ссорились?
Да не ссорились мы вовсе. Она меня постепенно уважать перестала я так себе это думаю. Стесняться меня стала.
Чем вы это можете объяснить? задавал я бестактные, неприятные вопросы и по лицу Позднякова видел, какую боль сейчас ему доставляю, и боль эта была мне так понятна и близка, что я закрыл глаза не видеть потное, бледное лицо Позднякова, не сбиваться с ритма и направления вопросов.
Так ведь сейчас она большой человек, можно сказать ученый, а муж лапоть, унтер Пришибеев, тихо сказал он, сказал без всякой злости на жену, а словно взвешивал на ладонях справедливость своих слов. Он даже взглянул мне в глаза, не уверенный, что я его слышу или правильно его понял, горячо добавил: Вы не подумайте там чего, оно ведь так и есть.
Давно наметились у вас такие настроения в семье?
Ей-богу, не знаю. Наверное, давно. Тут ведь как получилось? Когда познакомились, работала она аппаратчицей на химзаводе, двадцать лет тому назад. Уставала она ужасно, но все равно ходила в школу рабочей молодежи. За партой, случалось, засыпала, а школу закончила и поступила в менделеевский институт. Работала и училась все время, пока вдруг не стало ясно: она человек, а я горшок на палочке.
А куда вы бутылку дели? спросил я неожиданно.
Поздняков оторопело взглянул на меня:
К-какую бутылку?
Ну из-под пива, на стадионе, нетерпеливо пояснил я.
А-а Поздняков напряженно думал, пшеничные кустистые брови совсем сомкнулись на переносице, лицо еще больше покрылось потом. В карман, кажется, засунул, сказал он наконец, и в тоне его были удивление и неуверенность. Наверное, в карман, куда еще?.. Но ведь ее в кармане не нашли потом?..
Я оставил его вопрос без ответа, помолчал немного, сказал:
Постарайтесь припомнить, вы бутылку сами открывали?
Пожалуй Поздняков снова задумался, потом оживился, вскочил. Пожалуй! Зубами я ее, кажись, открыл. Вот мы посмотрим сейчас, может, пробка в пиджаке завалялась.
Он быстро подошел к вешалке и, снимая с нее поношенный пиджак из серого дешевого букле, бормотал:
Ведь под лавку я не кину ее, пробку-то? Не кину. Значит, в карман
Давайте я вам помогу, сказал я.
Мы расстелили пиджак на столе, тщательно осмотрели его, вывернули карманы, ощупали швы. В левом кармане сатиновая подкладка совсем посеклась и нити ткани образовали сеточку. Я засунул в дырку палец и стал шарить в складке на полах пиджака, прощупывая каждый сантиметр между букле и сатином. Уже на правой поле, с другой стороны пиджака, я нащупал шероховатый неровный кружок. Потихоньку двигая его к дырке, вытащил на свет кусочек плоской пробки, коричневый, с прилипшим к нему ворсом. Прокладка под металлические пластинки, которыми закупоривают пивные бутылки
* * *
Не торопите меня, Тихонов, это дурной тон, сказал Халецкий спокойно.
В лаборатории было почти совсем темно, окна плотно зашторены, и только одинокий солнечный луч, ослепительно-яркий, разрезал комнату пополам и падал на золотые дужки очков, которые нестерпимо сияли, когда Халецкий по привычке покачивал головой.
Я сказал ему:
Результаты экспертизы нужны к завтрашнему утру.
Почему такая спешка? удивился Халецкий.
Есть старая поговорка: «Береги честь пуще глаза». А разговор идет об этом самом
Халецкий покачал головой, и мне показалось, что он усмехнулся.
Тихонов, вы же учились в университете, помните свод законов вавилонского царя Хаммурапи?
Да. И что?
Там сказано, что врач, виновный в потере пациентом глаза, расплачивается своими руками. В спешке можно сделать ошибку, и ваш пациент потеряет не только глаз, но и честь, которую беречь надо еще пуще.
Халецкий развернул белый конверт, извлек пинцетом кусочек пробки, осмотрел его в луче солнца, падавшем из-за штор.
Что вы намерены делать с ним?
Микрохимический анализ, используем флуоресценты. Не поможет посмотрим рентгенодифракцию. Что-нибудь да даст результаты. Наука знает много гитик, засмеялся он.
Можно что-нибудь выжать из этой пробочки? спросил я с надеждой.
Кто знает, попытаемся.
Лаборатория казалась единственным прохладным местом на земле, и отсюда не хотелось уходить. Халецкий и не торопил. Он повернулся ко мне, и снова солнечный блик рванулся с золотой дужки его очков. Глаз Халецкого не было видно, но я знал, что он внимательно смотрит на меня.
Ну, Тихонов, а что думаете об этом деле вы?
Не знаю. Я пожал плечами.
Халецкий спросил:
Считаете, что Поздняков говорит правду?
Не знаю, ничего я не знаю. Вам ведь известно милиционеры, как и все прочие граждане, не святые, с ними тоже всякое бывает. Хотя не хочется этому верить.
Все-таки инспектор Поздняков ошибался, когда говорил мне, что знает его только шваль и шушера. Нашлось кому и доброе слово сказать. Хвалебных гимнов ему не слагали, но добрые слова были сказаны и в жэках, и жильцами в домах, и в отделении милиции, где он служил.
Я воспользовался советом Чигаренкова, который сказал: «Если бы меня спросили, я бы посоветовал поднять всю документацию Позднякова посмотреть, кого он мог в последнее время особенно сильно прищучить».
Вот я и читал часами накопившиеся за годы бесчисленные рапорты, докладные, представления, акты и протоколы, составленные Поздняковым. Читал, делал в своем блокноте пометки и размышлял о том чудовищном котле, в котором денно и нощно варятся участковые. Этим я занимался до обеда. Во вторую половину дня ходил по квартирам и очень осторожно расспрашивал об инспекторе. Работа исключительно нудная и совсем малопродуктивная. Но этого требовала одна из версий, а я привык их все доводить до конца не из служебного рвения, а чтобы не возвращаться назад и не переделывать всю работу заново.
И отдельно я читал жалобы на Позднякова от граждан. Оказывается, на участковых подают довольно много жалоб.
А потом говорил с Поздняковым, и снова читал пожухлые бумажки, и опять расспрашивал граждан
Культурный человек, сразу видно: со мной всегда первый здоровается
Зверь он лютый, а не человек
Мужчина он, конечно, правильный, завсегда тверёзый, строгий
Само собой, на деньжаты левые у него нюх, как у гончей
Кощей паршивый, он мужа маво, Федюнина Петра, кормильца, на два года оформил
А на суде ни слова о том, что Петька Федюнин с ножом на него бросался, семью, понятно, жалел, детей ведь там трое
Не место в милиции такому держиморде он моему мальчику руку вывихнул
Соседский это мальчонка. Было такое дело. Они с приятелем в подъезде женщину раздевать стали. В мальчонке-то два метра росту
Человек он необщительный, понять его трудно. Он ведь одинокий, кажется?..
И если Поздняков не прекратит терроризировать меня своими угрозами, я буду вынужден обратиться в высшие инстанции