Офицеры понимали, кивали головами, спрашивали:
Так, значит, лагерь прямо тут?
От берега идёте ровно на юг, мили не пройдёте, как будет дорога, двести шагов по ней на запад и будут рогатки лагеря. Восточный край лагеря.
А с другой стороны можно дойти? интересовался генерал.
Можно, капитан снова заглядывал в свою карту, выходите прямо на пирсы Мелликона, идёте так же на юг, и на окончании города будет западный край лагеря. Не промахнётесь.
Офицеры говорили о том, что сегодня же выведут к этому месту войска, чтобы быть готовыми. А Волков, хоть и думал о своём, разглядывая карту капитана, просил их встать лагерем в миле от берега, чтобы, не дай Бог, враг не заподозрил их прихода. И когда те обещали ему, что сохранят своё присутствие от противника в тайне, он стал говорить сержанту Жанзуану:
Высаживаться будем до рассвета, и чтобы местом в темноте не ошибиться, тебе надобно в трёх местах к утру ближе разжечь костры.
Где прикажете разжечь? спрашивал сержант.
Один прямо здесь, на этом берегу. Второй ниже по реке, прямо напротив пирсов Мелликона, а третий на восточной оконечности острова, чтобы мы в темноте на остров не наскочили.
Думаете идти на лагерь с двух направлений? удивился Дорфус.
А что? Нехороша мысль? спросил кавалер. Почему не атаковать его с разных сторон, вы же говорите, что лагерь не защищён ни с одной из сторон.
Не знаю даже Сил у нас мало будет. Бить придётся одним полком, может, лучше собрать все силы в кулак и смять их с одного направления?
Другие офицеры слушали их молча.
Может, может, как будто соглашался с капитаном генерал. Но далеко не первый раз Волков собирался воевать с горцами. И всё-таки ударим с двух. Не дай Бог, успеют проснуться, не дай Бог построятся. Тогда их только ударом с тыла и можно будет взять.
Больше с ним никто не спорил. А он резюмировал:
Значит так, господа, как только я с Брюнхвальдом и Рохой выхожу на тот берег, сразу освободившиеся баржи посылаю за вами, грузитесь без суеты, но и без промедления, к вечеру завтрашнего дня будьте готовы.
Места для погрузки тут немного, заметил Кленк, три или четыре баржи станут только, кому грузиться первому? Кому готовиться вперёд?
Вопрос был правильным. И Волков даже не знал, как на него ответить. Он не мог сейчас сказать, кто ему потребуется на том берегу раньше: ландскнехты для взятия лагеря, если враг упрётся, или кавалерия, чтобы громить отступающего противника.
Я вам сообщу, господа, после некоторого раздумья отвечал он.
К вечеру того же дня он был у амбаров и переправился в Лейдениц. И что же? Ни одной новой баржи он у пирсов не увидел. Всего восемь барж, с подошедшей, а этого мало. Раздражённый, и уже ни от кого не скрываясь, поехал к Гевельдасу. А тот, прижимая руки к груди, говорил ему:
Господин, хоть казните, хоть помилуйте, но барж нет, есть только те, что уже зафрахтованы. Других вовсе нет, просто нет. Ни одной лишней не пришло сюда за последние два дня.
Ну и что с ним сделать? Не казнить же, в самом деле.
Верни мне оставшиеся у тебя деньги, зло сказал кавалер.
Да-да, конечно, засуетился купец, полез в сундук, я всё вам записал, всё вот тут, он протягивал мешок с деньгами и бумагу. Долги купцам раздал и обед им устроил. Очень, очень им понравилось, они с жёнами приходили. За вас выпивали. Говорили, что если ещё что-то надобно будет, так они со всем почтением
«Сволочи, торгаши Выли, скулили, проклятьями сыпали, а как деньги получили, так разве что не лучшие друзья»
Я у тебя лягу, не хочу, чтобы в постоялых дворах меня видели, он вспомнил, что съел немного хлеба, что дал ему Максимилиан, съел этот хлеб, не вылезая из седла, и поесть дай мне. И моим людям тоже.
Всем вашим людям дать еды? испуганно спросил купец, вспоминая, что людей у кавалера целый отряд.
Да. Что, боишься разориться? Волков усмехнулся. А представь, купец, что мне их каждый день кормить.
У меня просто нет столько еды дома. Надобно купить, а где сейчас купишь, ночь на дворе, разве что в трактире.
Так купи. Не мог лодок найти, сколько нужно, так хоть еду найди.
Последний день перед началом дела он всегда самый тяжёлый. Если нет у человека дел, который его отвлекут, так его будут тяжёлые мысли изводить. Всё ли он сделал правильно, всё ли предусмотрел. И главный вопрос, что мучает всякого, кто ремеслом воинским живёт: вернусь или нет, а если вернусь, не хворый ли, не увечный ли? У него, конечно, была Агнес. И она ему всё наперёд говорила, но Он не верил ей до конца. Какая бы она ни была видящая и знающая, всё равно не верил. Генерал и раньше, в молодости своей солдатской, ходил к гадалкам, как и все его суеверные товарищи, и заговорённые предметы с собой носил в молодости. Но прекрасно понимал, что и предсказатели ничего толком предсказать не могут, а заговорённые амулеты не защитят тебя от копья жандарма или от сильного удара клевца по шлему.
Сидеть в доме купца до вечера, до прихода Брюнхвальда и Рохи, и думать о всяком этаком он не мог, это было выше его сил. Поэтому кавалер, взяв с собой несколько человек, поехал на пристань. Чего ему бояться? Что купчишка какой увидит его, сообщит о том завтра в кантоне кому-нибудь? Так горцы о его приезде уже знают, а войска с ним нет, значит, им и волноваться не о чем. Если, конечно, не прознают они, что кавалерийский полк и баталия ландскнехтов выдвинулись уже к их стороне.
А на пирсах как раз стала на выгрузку большая и новая ещё баржа.
Под рогожами тюков разных горы. Товары, кажется, из Нижних земель. На барже заправляет всем молодой здоровый детина, стоит на корме, на всех покрикивает. Волков пошёл сразу к нему:
Ты хозяин?
Я, что надобно вам? спрашивает детина так, что сразу видно знает себе цену.
Нанять тебя хочу. На неделю. Плачу вперед.
Он ещё договорить не успел, а хозяин баржи кричит ему:
Нет! и для верности головой трясёт.
Отчего же нет? Волков смотрит на него пристально.
Дела у меня, уже есть заказ, отвечает детина.
Две цены даю, не отступает генерал.
Говорю же, нет, отвечает ему хозяин и тоном говорит таким, что твёрже, чем железо.
Давал тебе две цены, так теперь за одну поплывёшь со мной, начинает злиться кавалер. Он делает знак рукой.
Тут же Максимилиан что-то шепчет Людвигу фон Каренбургу и Рудольфу Хенрику, и оба молодых господина, расталкивая грузчиков, что несут с баржи тюки, лезут на баржу, ловкие, быстрые, подходят к лодочнику, а руки держат на эфесах своих мечей.
Это что? восклицает тот.
Сказал я тебе, что нанимаю тебя, просил по-хорошему, две цены давал. А ты только дерзил мне и упорствовал в глупости своей.
Да разве ж так можно? восклицал изумлённый детина, глядя на стоящих рядом с ним молодых господ неопрятного, угрожающего вида, которые ещё и руки свои держали на железе. Это беззаконие!
Тут Волков даже смеяться стал:
Беззаконие? Дурак, в этих местах закон это я.
Я жаловаться буду! продолжает дурень.
А генерал ещё больше смеётся:
Жаловаться? Кому? Кому ты, дурак, жаловаться будешь? Может, архиепископу Ланна? Или, может, курфюрсту Ребенрее? Или, может быть, консулам кантонов пожалуешься? Может, горцы тебя послушают?
А, прозревает детина, знаю я, кто вы.
Знаешь? И кто же я? Волков улыбается.
Вы тот, кто людям спокойно жить не даёт по всему верховью реки, вы Эшбахт, местный задира и раубриттер.
Эти слова, вернее даже, презрительный тон, которым они были произнесены, вдруг задели генерала. Да ещё и сказанные ему в присутствии его выезда и нескольких гвардейцев. Он сразу смеяться перестал, помрачнел прямо на глазах и кричит господину Хенрику, потому что тот высок и широк в плечах:
Господин Хенрик, а ну-ка дайте мерзавцу в рыло как следует.
Господину Хенрику повторять надобности нет, он сразу кулаком бьёт лодочника сбоку в лицо. А фон Каренбурга и просить нет нужды, он ещё и ещё добавляет наглецу по физиономии. Тот хватается за разбитое лицо, но стоит, не падает лодочник, а Волков и кричит ему: