Только вернись до обеда, наказала Мёйфэн и перевела глаза на Нань в ожидании услышать возражение но та даже не повела бровью.
Айви завязала шнурки. Тишина. Игра в молчанку. Что-то новенькое. Выйдя на улицу, она повернула направо и направилась к зданию, за которым заканчивался район Фокс Хилл. Пристанище семьи Ру было на первом этаже, окна располагались чуть выше уровня глаз. Жалюзи закрыты.
Протиснувшись между кустов, она постучала по запыленному окну. Никто не вышел. Пришлось постучать, еще раз, чуть громче. Наконец жалюзи открылись и показался сонный Роман в трусах в клеточку. На щеке у него отпечатался след от подушки. Он поднял окно и раздраженно спросил, что ей нужно.
Айви смотрела на него с отстраненным любопытством. Под глазами цвета морской пены видна пара глубоких шрамов, на щеке, в необычном месте, ямочка. Он заметил, что она его разглядывает. На смену проблеску удивления пришла сжавшая челюсть судорога. Он наконец понял намерения Айви, которые вполне ясно читались на ее пылающем лице.
Зайдешь или как? он отошёл от окна.
* * *
Взобравшись на пыльный подоконник, Айви оглядела заваленную рисунками и карандашами комнату. Сесть было некуда, поэтому она спихнула на пол смятый кусок серой бумаги и повалилась на скрипучий матрац. От него пахло немытыми волосами или травой вперемешку с землей, будто Роман жил в лесу.
Мама дома?
У нее ночная смена. Снова эта ухмылка. А что?
Айви вздрогнула, вспомнив слова Нань: «Есть два типа людей, которые не спят по ночам: грабители и распущенные женщины». На мгновение ее охватило чувство жалости к Роману, но его быстро сменило отвращение. Чтобы избавиться от неприятного осадка, она сосредоточилась на том, что в нем было ей приятно: на глазах и гладкой коже рук.
Мы с мамой поссорились. Они узнали о вечеринке и увезли меня оттуда при моих Она не смогла выговорить слово «друзья». В общем, теперь меня все ненавидят.
Мама не ненавидит тебя.
Нет, не она. Все остальные. Те, кто был на дне рождения. Они такие вещи наговорили Я
Роман поднялся со своего стула, сел рядом с ней и осторожно приобнял за плечи:
О господи. Мне так жаль. Но не стоит так расстраиваться, богатенькие оболтусы самые мерзопакостные в мире.
Айви уткнулась ему куда-то между плечом и грудью. Она не заплакала ни при одноклассниках, которые сплетничали об ее семье, ни при родителях, которые буквально вытащили ее из дома Гидеона, но с Романом все было иначе. Он был единственным человеком, к которому она могла прийти в такую минуту. От этой мысли у нее буквально началась истерика.
Он протянул ей бумажный платок. Она вытерла слезы и высморкалась. Он все еще обнимал ее за плечи. Она взглянула на него сквозь влажные ресницы. В центре радужка у Романа была серая, но вокруг расходились голубые пятнышки, напоминавшие рыбью чешую. Внезапно она сильнее прижалась к нему.
Ой!
Прости.
Она сняла бейсболку. Он прильнул к ней. Их губы встретились, но Роман не двигался с места. Смущение? Неприязнь? Айви уже была готова отстраниться, но спустя мгновение он взял ее за подбородок и поцеловал по-настоящему. Ими овладела дикая страсть: они кусали и облизывали друг друга, тяжело дыша; под носом у Романа даже появились капельки пота. Глаза у обоих были широко открыты. Айви удивила невыразимая нежность, с которой на нее смотрел Роман.
Они оторвались друг от друга, чтобы вдохнуть.
Ты такая красивая.
Эти слова растопили сердце Айви. Такого чувства она еще никогда не испытывала.
Скажи еще раз, попросила она.
Роман опять приподнял ее подбородок, и снова и снова и снова С каждым поцелуем к ней постепенно возвращалась уверенность. Наконец она решительно опустила руку и развязала шнурок на своих махровых шортах.
* * *
В мире Айви насчитывалось всего несколько более гнусных и аморальных (ее самое нелюбимое прилагательное) поступков, чем лишение девственности назло собственной матери. Но какой во всем этом смысл, если хранить это в тайне от пресловутой матери (да и всех остальных), словно охраняешь собственную жизнь? Она сама не могла себе этого объяснить. Это было глубоко личное.
Конечно, она бы предпочла, чтобы это был Гидеон, да и любой встречный, честно говоря, подошел бы больше: все чисто, никто не стесняется, а потом произошедшее можно попросту вычеркнуть из памяти. Правда, в конечном счете все это оказалось не так важно. Она запомнила только сильное давление, будто Роман пытался протиснуться в отверстие, о наличии которого она даже не подозревала, ощущения от прикосновений его потного тела и резкую боль. На уроках биологии говорили, что в такие моменты у девочек может открыться кровотечение, но с Айви ничего подобного не случилось. Даже с невинностью не получилось нормально расстаться.
Спустя некоторое время Роман поинтересовался, занималась ли она этим раньше.
Да, солгала Айви.
С кем?
С одним парнем из школы, ответила она и, прежде чем он успел что-либо спросить, добавила: А ты?
Ты у меня первая.
Врешь.
Я серьезно.
Он вытащил сигареты из письменного стола и закурил, стоя у окна.
Можно мне одну?
Он молча протянул ей пачку. Айви поместила сигарету между указательным и средним пальцами, на отцовский манер, и сделала затяжку. Почти тут же комната поплыла и закружилась. Айви откинулась на мятые серые подушки.
И все-таки, откуда у тебя этот синяк? Цвет нехороший, заметил Роман.
Наступила на швабру.
Их глаза встретились. Он явно все понял, и в этот момент она его ненавидела. Он отвел взгляд.
Ты голодна? В холодильнике есть пара пирожков. И водка, можно смешать с соком. Тебе понравится.
В тоне Романа послышалось чересчур знакомое искусство владеть.
Да, когда таким голосом говорил Гидеон, за этим чувствовалось восхищение и гордость за каждый предмет, а Роман как будто бы говорил о чем-то грязном и незаслуженном. Хотя должно было быть наоборот: ведь Гидеон родился в богатой семье и не делал ничего ни для того, чтобы жить в роскошном доме, ни чтобы получить хорошее образование или десять лет ходить к логопеду. Роман же мать работала проституткой, а отец то ли сидел в румынской тюрьме, то ли вовсе уже умер подрабатывал в местном супермаркете. Гидеон не сделал ничего, чтобы заслужить расположение Айви, а Роман дал ей сорок долларов. Такова цена ее невинности. Сорок американских долларов.
Она сунула окурок в полупустую банку из-под газировки. Стремление разрушать уже прошло. На смену ему пришло сожаление.
Ты куда?
Домой.
Зайдешь как-нибудь?
Не знаю.
Она спрыгнула на улицу из окна, хотя вполне могла выйти через дверь.
Проскользнув домой, Айви увидела, что Мэйфэн обжаривает мясо. Квартиру наполнял аромат чеснока и зеленого лука.
Как дела в библиотеке?
Хорошо, ответила Айви. Она задержалась в дверном проеме: проницательной бабушке хватило бы одного взгляда, чтобы понять, что ее прежняя внучка исчезла навсегда. Часть ее даже хотела, чтобы это произошло. Но Мэйфэн лишь попросила ее помыть руки и снять «эту странную бейсболку».
В конце коридора виднелась полоска света из-под двери. Из комнаты родителей доносился приглушенный разговор, но из-за шума вентилятора невозможно было разобрать, что именно они обсуждали. Айви направилась прямиком в ванную.
Она не торопясь рассмотрела свое отражение и заметила, что ей очень идут распухшие губы. Но через пару мгновений снова нахлынуло отвращение, и, чувствуя себя полным ничтожеством, она ударила по зеркалу однако, увидев собственный незамутненный, решительный взгляд, тут же испытала изумление и восторг. Кожа покрылась мурашками: она зашла даже дальше, чем изначально задумала.
Выйдя из душа, Айви услышала из гостиной звуки бейсбольного матча: родители вышли из спальни. Она ушла к себе в комнату и закрыла дверь, но вскоре услышала голос Остина. Он спрашивал у Нань, не вернулась ли Айви.