– Возможно, уничтожение «Бичвуда» освободит наконец несчастные души. Думаю, что в земном мире их удерживал именно этот дом. Теперь они смогут обрести покой.
Джейкоб Кьюлек опустился в кресло, в сомнении покачав головой.
– Если бы так... – только и сказал он.
Глава 10
– Люси умерла через три дня после того, как ей исполнилось пять лет.
Бишоп произнес эти слова без эмоций, словно отстранившись от заключавшейся в них горечи. Но где‑то в глубине души боль брала свое. Это чувство с годами ослабело, но по‑прежнему не могло не приносить ему страданий. Джессика молчала. Они шли вдвоем по холодному Лондонскому парку. Взаимная враждебность, которая то пропадала, то перерастала в ожесточенность за несколько дней их знакомства, проявлялась и в том, что они старались даже держаться друг от друга на некотором отдалении. Теперь, когда он заговорил о своей дочери, Джессике хотелось сказать, чтобы онзаткнулся, но не решалась.
Бишоп остановился и засмотрелся на уток, сбившихся у берега озера, – даже птицам эта унылая серая гладь казалась непривлекательной.
– Косвенной причиной смерти дочери стал ларинготрахеобронхит, – произнес он, по‑прежнему не глядя на Джессику. – Во времена моего детства это называли крупом. У нее закрылась гортань и наступило удушье. Нам пришлось долго уговаривать врача вылезти из постели и приехать – даже в такие тяжелые для нас дни большинство врачей не желали выезжать на дом. Мы звонили трижды: второй раз – угрожая, третий – умоляя. Возможно, было бы лучше, если бы он вообще не приезжал.
Джессика стояла рядом и смотрела на профиль Бишопа. Полы ее тяжелого пальто трепетали на ветру, задевая его руку.
– В ту ночь было очень холодно. Возможно, ей стало хуже от скоропалительного переезда в больницу. Два часа мы ждали: один – пока ее посмотрит дежурный врач, второй – пока он решит, что предпринять. Люси сделали трахеотомию, но у нее открылась пневмония. То ли ее ослабленный организм не перенес операции, то ли сама болезнь убила ее, мы так никогда и не узнали. Мы винили в этом и себя, и врача, который отказался сразу приехать, и больницу, но больше всего мы винили Бога. – Он горько усмехнулся. – Тогда мы с Линн, разумеется, еще верили в Бога.
– Вы теперь больше не верите? – удивленно спросила Джессика, и Бишоп посмотрел на нее.
– А вы верите, что некое высшее существо допустило бы все эти страдания? – Он кивнул в сторону высотных домов, словно город был вместилищем человеческих мук. – Линн была католичкой, но мне кажется, она отреклась от Бога еще более решительно, чем я. Наверное, так и бывает: чем больше во что‑то веришь, тем сильнее бунтуешь, когда вера исчезает. Первый год я вынужден был следить за Линн и днем и ночью, думая, что она покончит с собой. Возможно, забота о ней помогла мне выжить – не знаю. Потом она вроде бы смирилась. Она стала спокойней, но это было какое‑то обманчивое спокойствие, точно она махнула на все рукой и потеряла всякий интерес к жизни. В известном смысле это меня нервировало, но позволяло хоть что‑то делать. Я мог начать строить планы нашей дальнейшей жизни без того, чтобы она впадала в истерику. Я говорил, она слушала. Это уже было что‑то. Через несколько недель она воспрянула духом и стала снова казаться живым человеком. И тут я узнал, что она посещает спиритические сеансы. – Бишоп огляделся и показал на скамью. – Присядем? Вам не очень холодно? Джессика отрицательно покачала головой:
– Нет, нисколько.
Они сели, и Джессика придвинулась к нему поближе. Бишоп был настолько погружен в свои воспоминания, что, казалось, не замечал ее присутствия.
– Вы верили в то время в спиритизм? – спросила она.