С этими словами ачаурит проник в умирающего человека через ноздри. Тот закашлялся, открыл глаза и приподнял голову.
— Что случилось? — спросил он по-испански, увидев Мойе. — Я разговаривал с моей матерью, и она сказала: «О, Тимми, ты всегда был таким забывчивым, вот и теперь оставил дело незавершенным. Придется тебе на некоторое время вернуться».
Мойе был рад увидеть этого человека ожившим, хотя от его слов почувствовал себя неуютно. Неспроста ведь Дождь и Земля повелели установить барьер между мирами живых и мертвых, когда первая чета впервые совокупилась и породила сначала Ягуара, а потом и младших своих чад — человеческие существа. Священник сел в гамаке и посмотрел на Мойе, а потом на собственное тело; коснулся бледной плоти, ощупывая раны. Он был сухопарым и низкорослым, не выше Мойе, и солнце придало его коже почти такой же цвет, но крючковатый, как у попугая, нос и короткая бородка сразу выдавали в нем чужака. Та женщина назвала его вайтич, что звучало почти как «отец» и могло сойти за учтивое обращение, но на самом деле было названием маленького зеленого попугая. Мойе такого не одобрял, однако что можно поделать с женщинами и их шутками? Сам знахарь всегда называл священника Тим, именем, похожим на слово, которым рунийя обозначали неуклюжего, но все равно любимого ребенка.
— Это трудно объяснить, — сказал Мойе — Понимаешь, в этом языке нет подходящих слов. Могу лишь сказать, что ты мертв, но не можешь уйти, куда положено, пока ты что-то мне не расскажешь. Поэтому я здесь, чтобы поговорить с тобой.
— Понятно, — произнес священник после долгой паузы. — Это не совсем то, чего я ожидал. Что мне делать?
— По словам твоей смерти, тебе есть что нам сообщить. Пожалуйста, скажи это, а потом уходи.
— Да, у нас есть похожая традиция.
Отец Перрин издал сухой смешок, и Мойе слегка поежился: смех мертвых нельзя назвать веселым.
— Моя последняя исповедь… Хм, очень странно, но я ловлю себя на том, что меня больше не волнуют мои ужасные тайны.
— Да, — сказал Мойе, — мертвые всегда говорят правду. Давай рассказывай, пожалуйста.
Еще один смешок.
— Ну ладно. Благослови меня, отец, ибо я грешен. Со времени моей последней исповеди прошло двадцать два года и сколько-то еще месяцев. Ты помнишь тот день, когда я пришел сюда, Мойе?
— Да. Мы собирались убить тебя, как всегда поступаем с уай'ичуранан, но ты начал ловить рыбу диковинным способом, и нам захотелось на это посмотреть.
Оба человека непроизвольно подняли глаза на свисавшие с потолка рыболовные снасти священника.
— Ага, я ловил на старую добрую снасть «Слава Гринуэлла» и поймал рыбину за две минуты. Как сейчас помню, это был радужный морской окунь — тукунаре.
— Как же, помню. Мы были поражены. А потом ты поймал самого большого паку, какого мы когда-либо видели. А потом ты почистил свой улов, приготовил и пригласил всех нас поесть. Мы чуть со смеху не лопнули, когда ты стал есть рыбу горячей.
— Ну, я понятия не имел, что у вас принято рыбу есть холодной. А еще не понимал, почему вы не прикончили меня на месте, истыкав своими отравленными стрелами. Признаться, тогда меня это сильно озадачило и даже немного разочаровало.
— Ты желал смерти?
— О да. Поэтому в конечном итоге я и оказался здесь.
— Я думал, дело в рыбной ловле.
— Я солгал насчет этого, как и насчет того, что хочу спасти ваши души.