– Ты намерена избавиться от этой квартиры? – спросил Чарли.
– Ну, уж точно не собираюсь устраивать здесь музей… – Я в упор посмотрела на него: – Знаешь, тебя ведь нет в завещании.
– Я… мм… не удивлен.
– Собственно, и наследовать-то особо нечего. Незадолго до смерти она сказала мне, что у нее есть небольшая страховка и какие-то акции. Может, тысяч на пятьдесят в общей сложности. Очень плохо, что ты не общался с ней в последние полгода. Поверь мне, она не хотела вычеркивать тебя из завещания и вопреки всему надеялась, что ты все-таки позвонишь хотя бы раз. После того как ей сказали, что рак неизлечим, она ведь написала тебе, разве не так?
– Она ни словом не обмолвилась в письме о том, что умирает, – сказал он.
– А что-то изменилось бы?
Он снова отвел взгляд. Мой голос был по-прежнему твердым и спокойным.
– Ты не ответил на ее письмо, ты не ответил на мои сообщения, которые я оставила на автоответчике. Что, должна сказать, было твоей стратегической ошибкой. Потому что, если бы ты показался ей на глаза, сейчас бы делил со мной эти пятьдесят штук.
– Я бы никогда не претендовал на долю…
– Ах да. Принцесса настояла бы…
– Не называй так Холли.
– С чего вдруг? Она ведь Леди Макбет в этой истории.
– Кейт, я действительно пытаюсь…
– Сделать что? «Залечить раны»? Достичь «согласия»?
– Послушай, я никогда не имел ничего против тебя.
– Я тронута. Очень жаль, что мама не видит этого. Она всегда наивно надеялась, что все помирятся и, возможно, она снова увидит своих внуков с Западного побережья.
– Я собирался позвонить…
– Собирался – этого недостаточно. Собирался, но не собрался.
Мой голос стал громче. До меня вдруг дошло, что гостиная опустела. Это заметил и Чарли, потому что он прошептал:
– Пожалуйста, Кейт… я не хочу возвращаться с таким плохим…
– Чарли, а чего ты ожидал, черт возьми? Мгновенного примирения? «Поля чудес»? Что посеешь, то и пожнешь, приятель.
Кто-то умиротворяюще коснулся моей руки. Тетя Мег.
– Отличная проповедь, Кейт, – сказала она. – И я уверена, Чарли уже уяснил твою точку зрения.
Я перевела дух. И, чуть успокоившись, произнесла:
– Да, я надеюсь.
– Чарли, сходи на кухню, налей себе что-нибудь выпить, – предложила Мег.
Чарли сделал, как велели. Драчунов развели по углам.
– Успокоилась? – спросила Мег.
– Успокоишься тут, как же, – проворчала я.
Она усадила меня на диван. Устроившись рядом, заговорщически зашептала мне:
– Отстань ты от парня. У меня с ним был разговор на кухне. Похоже, у него какие-то серьезные проблемы.
– Что еще за проблемы?
– Четыре месяца назад его сократили. «Фитцгиббон» перекупила какая-то голландская международная корпорация, и половину персонала сразу выгнали.
«Фитцгиббон» был фармацевтическим гигантом, и Чарли трудился там последние двадцать лет. Свою карьеру он начинал как торговый представитель в долине Сан-Фернандо, постепенно дорос до должности регионального директора продаж по округу Ориндж. И вот теперь…
– И насколько все серьезно? – спросила я.
– Суди сама: чтобы прилететь сюда, ему пришлось занять у друга денег на билет.
– Господи!
– А учитывая то, что двое его детей учатся в колледже, с точки зрения финансов положение у него критическое. Ему не позавидуешь.
Меня вдруг пронзило чувство вины. Бедный идиот. Всю жизнь Чарли не везет. Просто какой-то фатальный неудачник.
– Насколько я поняла, и на семейном фронте дела неважные. Принцесса явно не из тех жен, кто готов поддержать мужа в трудную минуту…
Мег вдруг резко замолчала, толкнув меня в бок локтем. Чарли вернулся в гостиную с переброшенным через руку плащом. Я встала.
– Почему с плащом? – спросила я.
– Мне нужно возвращаться в аэропорт, – сказал он.
– Но ты ведь только два часа как приехал, – возразила я.
– Завтра у меня очень важная встреча, – смутился он. – Собеседование. Я сейчас… ээ… без работы.
Я перехватила взгляд Мег, умоляющий не выдавать ее. Воистину семейная жизнь напоминает паутину, сплетенную из секретов и мелких заговоров типа «только не говори своему брату…».
– Мне очень больно это слышать, Чарли, – сказала я. – Извини, что я тебе столько всего наговорила. Сегодня тяжелый день и…
Чарли заставил меня замолчать, коснувшись моей щеки легким поцелуем.
– Будем на связи, хорошо? – сказал он.
– Все зависит от тебя, Чарли.
Брат оставил мою реплику без ответа. Он лишь печально пожал плечами и направился к двери. На пороге он обернулся. Мы встретились глазами. Наш молчаливый диалог длился всего долю секунды, но мы успели сказать друг другу: прости меня, пожалуйста.
И в это же мгновение я почувствовала огромную жалость к брату. Он был таким потерянным, побитым жизнью, загнанным в угол, словно олень в лучах направленных на него прожекторов. Жизнь обошлась с ним сурово, и теперь он был воплощенное разочарование. Я искренне сочувствовала ему, по себе зная, каково это – оказаться неудачником. Потому что, если бы не мой сын, меня бы точно нельзя было считать образчиком личного успеха.
– Прощай, Кейти, – сказал Чарли. Он открыл дверь.
Я отвернулась от брата и шагнула в туалет. Когда через пару минут я вышла оттуда, его уже не было, и я вздохнула с облегчением.
Порадовало и то, что гости начали прощаться. Среди них были парочка соседей, какие-то давние подруги матери – хрупкие старушки на восьмом десятке, пытающиеся вести светские разговоры, бодриться и не особо задумываться о том, что их сверстницы уходят из жизни одна за другой.
К трем часам разошлись все, кроме Мег и Розеллы – крупной жизнерадостной доминиканки средних лет, которую я наняла два года тому назад убираться в маминой квартире дважды в неделю. Вышло так, что она стала круглосуточной сиделкой, после того как мама выписалась из клиники Слоун-Кеттеринг.
– Я не хочу умирать в какой-то серой комнате с флуоресцентными лампами, – сказала она мне утром того дня, когда врач-онколог сообщил ей, что надежды больше нет.
– Ты не умрешь, мама, – услышала я собственный голос.
Она потянулась ко мне из постели и взяла мою руку:
– С эскулапами не совладать, дорогая.
– Доктор сказал, что это может длиться долгие месяцы…
Ее голос был спокойным и даже умиротворенным:
– Это если считать от начала болезни. А в моем положении – три недели максимум. И честно говоря, это даже больше, чем я ожидала…
– Но разве не ты учила меня, что нужно всегда, всегда надеяться на лучшее, мама? – О господи, что я несу? Я крепче сжала ее руку: – Я не то хотела сказать. Просто…
Она с укором посмотрела на меня.
– Неужели ты так ничего и не поняла во мне? – сказала она.
Прежде чем я подыскала нужные слова, она нажала кнопку вызова медсестры:
– Я собираюсь попросить медсестру помочь мне одеться и собрать вещи. Так что, если ты оставишь меня минут на пятнадцать…
– Я сама одену тебя, мама.
– Не стоит, дорогая.
– Но я хочу.
– Пойди лучше сделай себе чашечку кофе, дорогая. Медсестра сама со всем справится.
– Почему ты не хочешь позволить мне…? – заныла я, словно подросток.
Мама только улыбнулась, зная, что переиграла меня.
– А теперь иди, дорогая. Но не задерживайся дольше, чем на пятнадцать минут, потому что, если я не уйду отсюда до полудня, они выставят счет еще за сутки.
– И что с того? – Мне хотелось рвать и метать. – «Голубой крест» все равно оплатит.
Но я заранее знала, каким будет ее ответ.
Это несправедливо – подставлять такую хорошую и надежную компанию, как «Голубой крест».
Мне ничего не оставалось, кроме как в очередной (уже, наверное, миллионный) раз задуматься о том, почему мне никогда не удается переспорить ее.
Неужели ты так ничего и не поняла во мне?
Черт возьми, она слишком хорошо меня знала. И, как всегда, попала прямо в точку. Я никогда не понимала ее. Не понимала, как ей удается оставаться такой спокойной и собранной, сталкиваясь с бесконечными разочарованиями и невзгодами. По каким-то ее намекам (и из того, что рассказывал мне Чарли, когда мы еще общались) я догадывалась, что ее брак был не слишком-то счастливым. Муж умер молодым. Денег ей не оставил. Единственный сын отошел от семьи. А единственная дочь, мисс Недовольство, никак не могла взять в толк, почему ее мать отказывается скулить и причитать из-за жизненных неурядиц. И почему сейчас, в конце жизни, она так чертовски смиренна и не ропщет в преддверии скорой смерти. Но таков уж был ее стиль, волевой и несгибаемой женщины. Она ни разу, ни словом, ни жестом, не выдала своей печали, притаившейся за фасадом железобетонной стойкости.