Крохотной Черногории! Эти слова он произнес с подъемом и, улыбнувшись, кивнул. Его улыбка словно включала в себя бурную историю Черногории и выражала солидарность с мужественной борьбой ее маленького, гордого народа. Она выражала понимание всех политических предпосылок, послуживших причиной для вручения этого скромного, но чистосердечного дара. Мое недоверие сменилось восхищением; я как будто наскоро перелистал десяток журналов.
Он полез в карман, и в мою ладонь упал кусочек металла на шелковой ленте.
– Это та самая награда от Черногории.
К моему удивлению, она выглядела как настоящая. На аверсе я прочел круговую надпись: «Ordery di Danilo. Montenegro, Nicolas Rex».
– Переверните.
«Майору Джею Гэтсби, – прочел я на реверсе. – За исключительную доблесть».
– Вот еще одна вещица, которая всегда при мне. На память об Оксфорде. Снято во внутреннем дворе Тринити-Колледжа. Слева от меня – нынешний граф Донкастер.
На фотографии шестеро молодых людей в блейзерах непринужденно улыбались в объектив, стоя под высокой аркой, за которой виднелись многочисленные шпили. Одним из них был Гэтсби с крикетной битой в руке. На фото он выглядел моложе, но не намного.
Значит, все это было правдой. Я представил себе тигровые шкуры, украшавшие его палаццо на Большом канале в Венеции; ясно увидел, как он открывает ларец с рубинами, чтобы их темно-багряное сияние ненадолго уняло неотступную боль в его разбитом сердце.
– У меня к вам нынче будет огромная просьба, – сказал он, с видимым удовлетворением пряча свои сувениры в карманы, – поэтому я решил, что вам следует кое-что обо мне знать. Мне не хотелось, чтобы вы считали меня очередным ничтожеством. Видите ли, я, как правило, оказываюсь в окружении незнакомых мне людей, поскольку я скитаюсь с места на место, пытаясь забыть печальную историю, случившуюся со мной много лет назад. – Он на мгновение умолк. – Сегодня вы ее услышите.
– За обедом?
– Нет, чуть позже. Я случайно узнал, что вы пригласили мисс Бейкер на чай.
– Вы хотите сказать, что влюблены в мисс Бейкер?
– Нет, старина, отнюдь нет. Однако мисс Бейкер любезно согласилась поговорить с вами об одном деле.
Я понятия не имел, в чем может заключаться это самое «дело», и ощутил скорее раздражение, нежели любопытство. Я приглашал Джордан на чай не для того, чтобы обсуждать мистера Джея Гэтсби и его дела. Я был уверен, что его просьба окажется совершенно фантастической, и пожалел о том, что в свое время вообще согласился ступить на его лужайку, переполненную гостями.
Больше он не произнес ни слова. По мере нашего приближения к городу к нему возвращалась холодная корректность. Мы проехали Порт-Рузвельт, где нам на минуту открылись стоявшие на рейде океанские лайнеры с красными полосами на трубах и бортах, после чего помчались по мощенным булыжником улицам трущоб мимо темных салунов конца девятнадцатого века с облупившейся позолотой на вывесках. Затем по обе стороны дороги потянулась долина шлака, и я мельком увидел миссис Уилсон, надрывавшуюся у ручного насоса бензоколонки.
Рассекая воздух, словно крыльями, широким бампером, мы с ходу проскочили половину Астории – однако лишь половину, поскольку не успели мы оказаться среди частокола опорных свай нью-йоркской надземки, как я услышал знакомое тарахтенье мотоцикла, и с нами поравнялся рассерженный полицейский.
– Все в порядке, старина! – прокричал Гэтсби.
Мы остановились. Достав из бумажника какую-то белую карточку, Гэтсби помахал ею перед лицом полисмена.
– Вопросов нет, – кивнул патрульный, вскинув руку к козырьку. – В следующий раз узнаю вашу машину, мистер Гэтсби. Прошу извинить.
– Что это вы ему показали? – поинтересовался я. – Фотографию из Оксфорда?
– Мне как-то довелось оказать услугу начальнику полицейского управления, и теперь каждый год он присылает мне открытку к Рождеству.
За огромным мостом, сквозь фигурные фермы которого пробивалось солнце, играя мириадами зайчиков на стеклах мчавшихся машин, лежал исполинский город, словно выраставший прямо из воды нагромождением сахарно-белых бастионов и башен, воздвигнутых с нерушимой верой в то, что деньги не пахнут. Глядя на город с моста Куинсборо, всегда видишь его словно впервые, и он всегда, словно в первый раз, сулит тебе все тайны и красоты мира.
Мимо нас проехал катафалк, утопавший в цветах, за ним – два черных экипажа с задернутыми шторками и несколько менее мрачных повозок. Родные и близкие смотрели на нас скорбными взглядами; короткая верхняя губа выдавала в них выходцев из Юго-Восточной Европы. Я порадовался, что вид роскошного авто Гэтсби хоть немного скрасит их печальный выходной. Когда мы пересекали остров Блэкуэлл, нас обогнал лимузин, который вел белый шофер, а сзади сидели трое разодетых по последней моде негров, два парня гангстерского вида и девица. Я расхохотался, когда они, сверкнув белками, покосились на нас ревниво-высокомерными взглядами.
«Теперь всякое может случиться, коль скоро мы проехали этот мост, – подумал я, – что угодно и с кем угодно…»
Даже с Гэтсби – и этому никто особо не удивится.
Бурлящий нью-йоркский полдень. Мы встретились с Гэтсби в прохладном погребке на Сорок второй улице, чтобы пообедать. Часто моргая, дабы привыкнуть к полумраку подвальчика после залитой солнцем улицы, я разглядел его в вестибюле. Он разговаривал с каким-то человеком.
– Мистер Каррауэй, позвольте вам представить – мой друг мистер Вольфсхайм.
Небольшого роста еврей с приплюснутым носом поднял огромную голову и уставился на меня пучками волос, пышно выбивавшихся из его ноздрей. Через пару мгновений мне удалось разглядеть в полутьме его крохотные глазки.
– Я только раз взглянул на него, – произнес мистер Вольфсхайм, крепко пожимая мне руку, – и что бы вы думали, я сделал?
– Что? – вежливо осведомился я.
Однако он явно обращался не ко мне, поскольку выпустил мою руку и вперился в Гэтсби своим колоритным носом.
– Я передал деньги Кацпо и сказал: «Ладно, Кацпо, только не плати ему ни цента, пока он не заткнется». И он так сразу и заткнулся.
Гэтсби взял нас под руки и повел в ресторан. Мистер Вольфсхайм проглотил новую фразу, которую он было начал, и впал в какую-то сомнамбулическую задумчивость.
– Виски с содовой и льдом? – спросил метрдотель.
– Прекрасный здесь ресторанчик, – произнес мистер Вольфсхайм, разглядывая пресвитерианских нимф на потолке. – Однако мне больше нравится заведение напротив!
– Да, со льдом и содовой, – сказал Гэтсби метрдотелю и повернулся к мистеру Вольфсхайму: – Там слишком душно.
– Душно и тесно – это да, – согласился мистер Вольфсхайм. – Но зато сколько воспоминаний…
– А что это за заведение? – поинтересовался я.
– Старый «Метрополь».
– Старый «Метрополь», – печально протянул мистер Вольфсхайм. – Полный лиц, давно ушедших. Полный друзей, что никогда не вернутся. Сколько буду жив, не забуду ночь, когда там застрелили Рози Розенталя. Мы сидели за столом вшестером, и Рози ел и пил от души. Уже где-то под утро к нему подходит официант и с такой странной улыбочкой говорит, что вас там просят на разговорчик. Ладно, иду, отвечает Рози и начинает вставать, так я его сажаю обратно на стул и говорю: «Если им нужен разговорчик, так пусть эти ублюдки идут сюда, а ты, Рози, и не думай никуда идти, так я тебе говорю». Время подходило к четырем утра, и если бы не жалюзи, то было бы уже светло.
– И он пошел? – простодушно спросил я.
– Конечно, пошел! – Нос мистера Вольфсхайма негодующе дернулся в мою сторону. – У самой двери он обернулся и говорит: «Пусть официант не уносит мой кофе». Потом он вышел на тротуар и получил три пули в брюхо. А те умчались прочь.
– Четверо из них угодили на электрический стул, – заметил я, вспомнив этот известный случай.