Девушка свела руки, закрывая створки.
– И больше их никогда не видели, – хохотнула сбоку Лилия.
Она выглядела взлохмаченной, словно только проснулась. Ее шутка совсем не показалась Замухрышке смешной.
Глава 7
– Сразу и не скажешь, кому из вас следует подбирать друзей осмотрительнее.
За болтовней Замухрышка не приметила, когда в павильон вошла в сопровождении Незабудки Фиалка.
Лилия басовито распекала девушку за недостаточный интерес к обряду, которому они стали свидетелями ночью. Замухрышка решила, что с нее довольно увиденного и потому всячески избегала этой темы. И теперь стояла, опершись на рукоятку лопаты и разглядывала сеть трещинок, испещрившую древние стены павильона.
Она как раз думала, что стоит, наверное, уделить побольше внимания подруге. Тем более, это именно она сделала невозможное, раздобыв для Замухрышки настоящую лопату. И как раз в этот момент объявилась Фиалка.
Лилия, которая вообще-то ужасно гордилась оказанной подруге помощью, на этот раз смешалась и закончила начатую тираду невнятным бубнежом.
– Вот-вот, – тут же подхватила Фиалка. – С этой чернью, чего доброго, и разговаривать разучишься.
Незабудка противно ухмыльнулась, чем привлекла взгляд Замухрышки. Стоило тому остановиться на ее лице, как глаза невесты заерзали вокруг Замухрышкиной переносицы. Не решаясь остановиться на глазах в ответ.
Замухрышка улыбнулась и отвела взгляд.
Незабудка обнаружила себя приотставшей от подруги и засеменила за ней, озираясь на улыбающуюся девушку.
– Вот чудная, – сказала Замухрышка вслух.
– Ага
Голос Лилии потерял цвет и форму. Замухрышка взглянула на подругу и увидела, с какой тоской та смотрит на Фиалку и Незабудку.
– И чего она так
Ее губы размыкались сами собой. Она не знала, отпускает ли слова на волю или размышляет про себя.
– Да ладно тебе, – начала, было, Замухрышка, но Лилия оборвала невпопад:
– Нет, ничего.
С этими словами она двинулась по своим делам всё в той же прострации. Вернее, только в поиске дел, потому что как раз с этим у нее были проблемы.
– Вот чудная, – повторила Замухрышка.
Замухрышка ела принесенную Лилией снедь.
Та отодвинулась, почувствовав неловкость.
Это движение вернуло Замухрышке способность посмотреть немного со стороны. Увидала себя, сидящую на коленях на земле. У ног Лилии, что озаботилась складным стулом. И пожирающую хлеб с ломтиками сыра. Одним укусом она отделяла кусок, самый большой, который можно проглотить, вырывала его жадно работающими челюстями и поднимала вверх, чтобы он скатился без помех до самого желудка. Где с чугунным стуком тихарился и источал кое-какое тепло до того момента, как обратиться человеческими нечистотами.
Лилия сидела на краешке, стиснув коленки, и ждала, когда Замухрышка покончит с едой. В ее глазах читалась тревога. Как будто подруга настолько спятила от праздности и пресыщенности, что возомнила, будто и ее сейчас сожрут как кусок хлеба с залежалым сыром.
Замухрышка улыбнулась. Такой улыбкой, что уж точно не разочарует.
Костяшки пальцев ее побелели.
В этот раз Замухрышка хохотнула вслух. С чернью поведешься – будь начеку!
Усилием воли она отложила бутерброд в сторону. Тыльной стороной ладони отерла губы.
Лилия тоже зашевелилась. Стала запаковывать остатки их чудного пикничка в вощеную бумагу.
– Сможешь забрать на потом.
Она подняла сверток и показала явным образом. Она бы не ответила почему, но Замухрышку забавляла мысль, что эта дурашка держит ее чуть ли не за питомца. Нет, пожалуй, она бы ответила, что это извращенная гордость; чувство собственного превосходства, доказуемая единственно через такое панибратство.
– Покажешь?
Лилия как будто успокоилась и снова вернулась к обычному настроению.
Замухрышка распрямила спину. Отерла руки об одежду и в задумчивости дотронулась до лица. Затем блеснула глазами, что-то для себя решив. И в то же мгновение преобразилась: задрала подбородок, подняла глаза к небу и повернула голову от стены к стене.
Лилия не отреагировала, всем видом показывая, что ничего не поняла.
Замухрышка согнула пальцы под прямым углом и провела пальцами линии на шее, под самым подбородком, словно показывая высокий воротник.
– Да кто это? – спросила подруга.
– Сдаешься, дитя мое? – спросила Замухрышка нараспев.
– Да иди ты! – не уловив сходства обиделась Лилия и картинно засобиралась уходить.
Замухрышка улыбнулась произведенному эффекту, но поспешила подругу остановить.
– Это же Крахмалина, – сказала она.
Но вместо ответного смеха встретила надутые губы подруги.
– Наставница ничуть не такая. Она умная, сильная, понимающая
Но увидев, что каждое следующее слово еще больше веселит подругу, она и впрямь поднялась и завозилась со складным механизмом стула. Впрочем, это ей совсем не удавалось. Стул не желал прислушаться к ее воле и только съезжался-разъезжался туда-сюда на манер зонтика, грозя прищемить неумелые пальцы.
Замухрышка поднялась и забрала механизм из рук подруги. Щелчок – и в ее руках оказалась сложенная трость.
– Мир? – спросила она, передавая стул Лилии.
Та смотрела в сторону. Ее губы, надутые в негодовании, дернулись и обнажили кусочек улыбки.
– С Крахмалиной это ты метко попала, – сказала она. И чтобы уговорить саму себя, добавила: – Думаю, такую точную иронию наставница в своей мудрости оценила бы по достоинству.
С этими словами она вернула трость Замухрышке и тихим шагом двинула по дорожке. Замухрышка закинула лямку, подобрала сверток с едой, так и оставленный на земле, и двинула следом.
– А для кого ты еще придумала прозвища?
Дождавшись, когда Замухрышка с ней поравняется, Лилия продолжила разговор.
– Нахальная мышь.
Лилия остановилась на месте и обернулась. В ее глазах горел восторг, а на щеках – стыд. И то и другое ей шло.
Она обвела взглядом павильон и завидела в дальнем углу Незабудку. Лишенная патронажа, та выглядела потерянной и серой. Лилия приложила кулак к груди и выкинула палец, как бы невзначай указывая в нужном направлении. А заодно вывела одними губами по слогам: Не-за-буд-ка?
– Ага, – отчетливо ответила Замухрышка.
Снова покраснев, Лилия поспешила вернуться к прогулке.
Теперь она поминутно указывала подруг, а Замухрышка перечисляла первое, что приходило в голову, не скупясь в выражениях. Лилия оставалась в восторге. Она вошла в раж и опережала Замухрышку, выказывая не слишком много уважения к подругам. Но тут ее одолела совесть и, снова резко остановившись, она задалась вопросом.
– А я?
Замухрышка взглянула в ее широкое лицо. На материны серьги, что качались двумя подковами в такт обильному смеху, то звеневшему колокольчиком, то отдававшему тревожным набатом. Не невеста, – пронеслись в голове самые страшные для подруги слова. И самые добрые для Замухрышки. Но ведь не поймет, дуреха. И не простит.
– Самый длинный приютский нос.
Улыбка сошла с ее лица. А потревоженный обидным прозвищем нос чуть двинулся, слова эти сопровождались скверным запахом.
– Шутки у тебя. Под стать рукам.
Она сорвала с плеча Замухрышки трость и была такова.
Замухрышка рассматривала ногти. Сплошь покрытые скорлупой из грязи и трещин, они казались накладными. Замухрышка задумалась и представила себя в келье невесты, старательно приклеивающей ноготок к ноготку облупленные свои скорлупки. Если бы такой же скорлупой не покрылась кожа в уголках губ, она сумела бы улыбнуться.
– А ну, снимайте, живо!
А вот подвижность слуха никуда в ней не делась. Напротив, отточилась за недели, проведенные в приюте.
Замухрышка подобралась и обхватила покрепче черенок. Осмотрелась.
Невест как будто ураганом разбросало. На дорожке павильона возвышалась фигура наставницы, затянутая в серое. Воротник сильнее обычного впивался в кожу и душил; или это гнев оживил её лицо, добавив чуть краски.