- Однако, по-моему, нельзя сказать, чтобы мадмуазель не любила жизнь, - заметил Бальзамо.
- Все, сударь, зависит от обстоятельств, - возразила Андре.
- Еще одно дурацкое словцо, - воскликнул Таверне. - Поверите ли, сударь, что в точности такие слова я слышал уже от своего сына?
- У вас есть сын, дорогой хозяин? - спросил Бальзамо.
- Господи, да, я имею несчастье быть отцом виконта де Таверне, лейтенанта охраны его высочества дофина; мой сын - прелюбопытный субъект!
Барон процедил последние слова сквозь зубы, словно желая раздробить каждую букву.
- Поздравляю вас, сударь! - сказал Бальзамо, отвесив поклон.
- Да, - продолжал старик, - еще один философ. Все это приводит меня в замешательство, клянусь честью! Вот он мне недавно говорил об освобождении негров. «А как же сахар? - спросил я. - Я люблю кофе с сахаром, и король Людовик Пятнадцатый - тоже». А он мне: «Можно скорее обойтись без сахара, чем видеть, как страдает целая раса...»
«Раса обезьян!» - возразил я. Да и то много будет чести. Знаете, что он заявил? Клянусь Богом, должно быть, есть что-то такое в воздухе, что кружит им головы. Он заявил, что все люди - братья! Я - брат какого-нибудь мозамбикца, каково?
- Это уж чересчур!.. - воскликнул Бальзамо.
- Ну что вы скажете? Что мне повезло, не так ли? У меня двое детей, а нельзя сказать, что я в них найду свое продолжение. Сестра - ангел, брат - апостол!.. Выпейте, сударь... Ох, до чего же отвратительное у меня вино!
- На мой вкус, оно превосходно, - возразил Бальзамо, взглянув на Андре.
- В таком случае вы самый что ни на есть философ! Будьте осторожны, не то я заставлю дочь прочесть вам молитву. Да нет, философы не религиозны. А ведь как удобно иметь веру: веришь в Бога и в короля, вот и все. А в наше время, чтобы не верить ни в то, ни в другое, надо сперва очень много узнать и прочесть кучу книг; я же предпочитаю ни в чем не сомневаться. В мое время учились приятным вещам: хорошо играть в фараон, например, в бириби или в пасди; учились хорошо владеть шпагой, несмотря на эдикты, разорять герцогинь и проматывать собственное состояние, бегая за танцовщицами. Это как раз мой случай: я все имение Таверне ухнул на Оперу, и это единственное, о чем я сожалею, принимая во внимание то обстоятельство, что разоренный человек - уже не человек. Я вам кажусь старым, не так ли? Так вот это как раз оттого, что я разорен, что живу в берлоге, что на мне истрепанный парик и допотопное платье. Но взгляните на моего Друга маршала: он ходит в платье с иголочки, во взбитом парике, живет в Париже и имеет двести тысяч ливров годового дохода. Уверяю вас, он еще молод, он еще зелен, бодр, отважен! А ведь на десять лет старше меня, сударь мой, на десять лет!
- Вы изволите говорить о господине де Ришелье, не так ли?
- Вот именно.
- О герцоге?
- Да не о кардинале же, черт побери! Я полагаю, до этого я еще не дошел. Кстати сказать, ему далеко до племянника, он не смог так же долго продержаться...
- Меня крайне удивляет, сударь, что, имея таких могущественных друзей, как он, вы покинули двор.
- О, это всего лишь временная отставка. Когда-нибудь я вернусь, - произнес старый барон, взглянув на дочь как-то по-особенному.
Бальзамо перехватил его взгляд.
- Скажите, а господин маршал помогает по крайней мере продвинуться по службе вашему сыну? - спросил он.