Эти апартаменты были выстроены для него и беременной королевы, когда они весной прибыли в Карнарфон. Здесь Элеонора родила их сына, как он того и хотел; для покоренной нации это стало свидетельством того, что эта земля отныне принадлежит ему и его наследникам. Массивный каменный замок, понемногу обретавший очертания вокруг его личных покоев, пребывал еще в самой начальной стадии строительства, но внутренним взором Эдуард уже ясно видел, каким могучим сооружением он станет.
Был выкопан и облицован ров, сотни землекопов заложили фундаменты под главную башню и стены, в карьерах Англси добывали камень и на лодках переправляли через пролив. Постепенно, дюйм за дюймом, росли стены замка и город за его пределами. Гигантская строительная площадка ощетинилась лесами и подмостками, а в воздухе висела густая пыль каменной крошки. В некоторых местах уже виднелись остовы будущих башен со стенами толщиной в двадцать футов. Дверные проемы вели в никуда, в незаконченных стенах зияли боковые входы, пролеты незаконченных лестниц обрывались в пустоту. И только одна-единственная башня, самая большая, зловещей тенью нависая над заливом, уже поднялась до уровня второго этажа. Эдуард видел чертежи, составленные его главным архитектором, Джеймсом Сент-Джорджем, и мысленно мог дорисовать на фоне голубого неба массив башни, возносящейся на высоту трех этажей, увенчанный угловатыми башенками, на концах которых встанут каменные орлы в натуральную величину.
Выстроенный на месте древней римской крепости, которая злобно скалилась через пролив на форт друидов на острове Англси, Карнарфон должен был стать величайшим замком в железной стене, которой обнес побережье король, увековечив в камне свое присутствие. Сила Римской империи лежала в руинах и поросла лишайником за стенами новой крепости, но Эдуард не собирался пренебрегать мощью древней истории, и его цитадель, спланированная по образу и подобию римских стен Константинополя, будет олицетворять собой имперское могущество в самом сердце покоренного Уэльса.
Король шагал к недостроенной башне, и вокруг него в предрассветных сумерках кипела жизнь: грумы прогуливали и кормили лошадей, слуги тащили корзины с провизией, а оруженосцы разжигали походные костры. Несколько женщин, с бельевыми корзинами на плечах, гуськом тянулись к речной пристани. Кое-кто из мужчин кланялся, завидев его, другие продолжали заниматься своими делами, не узнавая своего короля, одинокая фигура которого неспешно двигалась из тени в тень. От недосыпания в глазах Эдуарда появилось выражение загнанного зверя. Пройдя между рядами принадлежавших его рыцарям шатров, полотняные полы которых намокли от росы, король заметил пустые бочонки из-под пива и уловил кислый запах рвоты. Торжества, которые он организовал в деревушке Нефин, расположенной в сорока милях к югу от Карнарфона, явно продолжались и здесь. Но он не мог упрекать за это своих воинов, потому как кампания выдалась тяжелой и кровопролитной, уже четвертой по счету в этой неласковой к чужеземцам земле, поднимавшей один мятеж за другим и заставившей его глубоко запустить руку в кошельки своих подданных.
Семь лет тому Эдуард воображал, будто он раз и навсегда покончил с Льюэллином ап Граффадом. Вернувшись из Святой Земли, чтобы принять корону у отца, Эдуард не стал терять времени зря и быстро разделался с самозваным принцем Уэльским. Он ввел в мятежные земли огромную армию, разбил отряды повстанцев и загнал Льюэллина и остатки его людей в дикие горы Сноудонии. Но последующие события показали, что Эдуард не проявил достаточной решительности. Всего два года тому принц вновь поднял восстание, и весь Уэльс взбунтовался вместе с ним. Льюэллин разослал прокламации вызывающего содержания, в которых заявил, что Уэльс принадлежит только уэльсцам и что он правит им, являясь прямым потомком легендарного Брута, основателя Британии. Подобное обращение к древней истории, изложенной Гальфридом Монмутским, привело Эдуарда в настоящее бешенство, почти такое же, какое вызывала в нем прославленная корона, которую принц водрузил себе на голову.