Конечно, Беккеры были обо мне многократно наслышаны и без труда узнали в стоящей особняком персоне «знаменитую» Беату Штайнбах. Впрочем, никто из них ко мне так и не подошел, и розу на гроб я бросила последней. Я пришла сюда вовсе не для того, чтобы публично рыдать и в отчаянии бросаться в открытую могилу, я находилась здесь только с одной целью –избавить Беккеров от сомнений в искренности моих чувств к Йенсу, показать им, что я – не просто вымысел, не просто порождение слухов, а реальный человек. Удостоверившись, что меня не увидел разве что слепой, я молча развернулась и направилась к воротам. За спиной у меня доносились невнятные перешептывания, мамаша Беккер что-то громко высказывала своим сыновьям, а те подобострастно поддакивали ей в ответ. Я твердо знала, что никогда не приду на кладбище снова – где бы сейчас не был Йенс, он явно не в этом месте, и лишь те, кто отродясь не ведал и малой толики правды, могут верить, что бренное тело случайного носителя что-то для меня значит.
С Леони, сестрой Мии и второй дочерью Ханны, я столкнулась буквально на выходе. Высокая, нескладная, с таким же лошадиным, как у матери лицом, она несла в руках аккуратно перевязанный траурной ленточкой букетик.
–Привет, – вероятно, движимая исключительно нормами вежливости, хмуро поздоровалась Леони, – все уже закончилось, да?
–Ты о чем? – переспросила я, почему-то решив, что цветы предназначаются Ханне, и лишь затем сообразила, что Леони имела в виду похороны Йенса.
–Могилу уже засыпали? – нервно уточнила Леони и устало вздохнула, – столько всего произошло… Сначала маму убили, потом Йенс умер, а вчера Миа родила дочку. Я отсюда прямо в роддом еду, вот, хочу положить Йенсу цветы…
–Благое дело, – дежурно одобрила я, – у Мии все в порядке?
–Неделю не доходила из-за всех этих событий, но врач говорит, ничего страшного, девочка родилась здоровая, хоть и недоношенная, – Леони внезапно вспомнила, что моя беременность закончилась гораздо драматичнее, и смущенно добавила, – извини, тебе, наверное, тяжело это слышать. Мне правда жаль, что так вышло. О тебе всякое болтают, но я так скажу – врагу не пожелаешь потерять ребенка, и пережить смерть его отца. Одним словом, держись! Похороны хоть приличные были? Мне мама рассказывала, что эти Беккеры жадные до ужаса, особенно старуха…
– Ханна ошибалась, Беккеры потратили большие деньги, – отрицательно помотала головой я, – сама увидишь, и место, и надгробие, всё очень дорого и красиво.
–Надо же, – недоверчиво хмыкнула Леони, – не похоже на них. Слушай, тебе, конечно, сейчас не до того, но, может у Йенса все-таки какие-то деньги были? Не зря же Беккеры так засуетились, мама этот народ хорошо знала и всегда говорила, что они за копейку удавятся. А тут на похороны такую сумму выкинули!
–Леони, мне какая разница, были у него деньги или не были? – шумно выдохнула я, – я-то тут причем?
–Как причем? – возмутилась Леони, унаследовавшая от Ханны удивительный прагматизм мышления, – что греха таить, в Ор-Эркеншвике уже и так каждая собака знает, что ты два года Йенса обихаживала, продукты ему таскала, вещи там всякие, лекарства… Если у Йенса были деньги, ты уж точно имеешь право на долю. Надо только адвоката нанять, он подскажет, куда заявление подать…
– Леони, не надо ерунду говорить, пожалуйста, – резко потребовала я, – во-первых, я не собираюсь ни на что претендовать, а во-вторых, если бы у Йенса были деньги, он не жил бы в Хорнебурге и не влезал в долги.
–Ой, Беата, всякое бывает, – отмахнулась Леони, сочтя мои доводы крайне неубедительными, – ты лучше всех должна понимать, что Йенс всегда был не без странностей. Вдруг он на маму злился и не хотел, чтобы она про деньги узнала, а ему самому, видимо, нравилось так жить, пить да баб… Ой, прости, Беата… Что-то меня занесло. Я пойду, ладно, мне еще к сестре надо. Ну а ты бы все равно поузнавала, что да как, поверь, Беккеры просто так раскошеливаться не станут!
–Передай мои поздравления Мие и Лукасу. Пока, Леони, – я с нескрываемым облегчением простилась с дочерью Ханны и торопливо покинула кладбище, дабы ненароком не повстречать кого-нибудь еще.
По дороге в Хорнебург я прокручивала в голове диалог с Леони, и никак не могла отделаться от ощущения, что весь мир не то стремительно сходит с ума, не то неумолимо катится в тартарары. Казалось, для людей больше не осталось ничего святого: родственники брали на себя похоронные расходы только если рассчитывали на наследство, а смерть, как правило, воспринималась лишь в качестве основания для дележки имущества покойного. Об этом говорилось спокойно и открыто, а мне напропалую давались советы, как извлечь материальную выгоду из кончины Йенса. Я еще могла понять, когда Хайнц Майстер старательно наставлял меня по поводу развода с Эбертом, но, когда мне прямым текстом рекомендуют предъявить финансовые претензии к Беккерам, это уже, что называется, за гранью. Да пропади они все пропадом, Эберт, Беккеры, Леманны и иже с ними! Свои деньги я заработаю сама, дайте только срок выбраться из этого болота.
Тем вечером я впервые за много лет основательно напилась. Купила себе бутылку коньяка и в одиночку опустошила ее до последней капли. Я вспоминала свои поездки к Йенсу и дико хохотала над злой иронией судьбы, вдруг почувствовав себя в его шкуре, затем с горьким надрывом рыдала от невозможности повернуть время вспять и вместо того, чтобы молчать два года напролет, изначально открыться друг-другу, а уже под утро тихо скулила от бессилия. Но с рассветом наступил новый день, слезы высохли, а сердце очерствело. С тех пор я не притрагивалась к спиртному и ни разу не плакала.
Я бы предпочла не задерживаться в Германии, но даже при самом оптимистичном варианте, официально оформленный развод светил мне лишь в следующем месяце, и я благодарила небеса за то, что жить в Хорнебурге мне довелось весной, когда температура воздуха уже достаточно поднялась. В разгар зимы я бы тут точно не выдержала даже несмотря на калорифер Хайнца Майстера и бесспорное намерение стоически претерпевать выпавшие на мою долю лишения. Но с приходом весны Хорнебург кардинально преобразился, и мне даже начали нравиться зеленые луга, запах свежей травы и холодные утренние росы. Если тогда, на кладбище, я ничего толком не почувствовала, то здесь, несомненно, царила особая атмосфера. Здесь я не ощущала ни страха перед неопределенным будущим, ни боли от бездарно потраченного прошлого, и когда адвокат Эберта привез мне решение суда, я даже испытала некоторое сожаление от необходимости навсегда оставить это место.
Наверное, судья оказался мужчиной и глубоко проникся ситуацией Эберта, потому что развели нас в невероятно короткий срок. В принципе, логично: как-то негуманно обрекать обманутого рогоносца-мужа целый год выносить предательницу-жену, нагулявшую на стороне ребенка. В общем, я собрала свои нехитрые пожитки, сообщила представителю бывшего мужа, что отныне все вопросы со мной надлежит обсуждать дистанционно, и улетела на родину. Я искренне рассчитывала, что мне не придется возвращаться в Ор-Эркеншвик и мне удастся на расстоянии урегулировать все моменты с гражданством.
Дома меня ждала комната в родительской квартире и полное отсутствие четких перспектив. Я надеялась восстановиться в университете, получить высшее образование, устроиться внештатным корреспондентом в какую-нибудь скромную газетенку и мелкими шажками продвигаться вверх по карьерной лестнице. Касательно личной жизни у меня не было никаких планов вообще, и я изрядно сомневалось, что после брака с Эбертом они у меня когда-либо возникнут.