Глава 2
Только Магдалина, именуемая Линой, и Первое Послание к Коринфянам радовались от души, когда большой «Паккард» съезжал, плавно и бесшумно, с подъездной дороги. Из всех, сидевших в машине, только они блаженно замирали, прикасаясь к плюшевым сиденьям. Каждая устраивалась у окна, и ничто не мешало им видеть несущийся навстречу летний день. И каждая была уже достаточно взрослой и в то же время достаточно юной, чтобы поверить, будто они и впрямь едут на королевской колеснице. Устроившись на заднем сиденье, так что Мейкон и Руфь не могли следить за каждым их движением, девочки сбрасывали туфли, спускали чулки и во все глаза глядели на прохожих.
Эти воскресные поездки превратились в ритуал, для Мейкона приятный, а главным образом – важный. Они помогали ему убедиться, что он действительно достиг успеха. Руфь не испытывала столь горделивых чувств, тем не менее и ей хотелось показать людям свое семейство. Малыш же просто маялся. Зажатый между родителями на переднем сиденье, он видел только крылатую женщину на радиаторе. Сидеть во время поездки у матери на руках ему не разрешалось – не потому, что мать не позволяла, а потому, что возражал отец. Только став коленями на обтянутое сизым плюшем сиденье и глядя в заднее оконце, он мог увидеть что-нибудь, кроме рук и ног своих родителей, «Паккарда» и накренившейся навстречу ветру серебряной крылатой женщины на радиаторе. Но он скверно чувствовал себя, когда ехал задом наперед. Словно летишь вслепую и не знаешь, что будет впереди, а знаешь только, что осталось позади, и от этого становится не по себе. Ему не хотелось видеть деревья, мимо которых он уже проехал, видеть, как дети и дома уплывают в оставшееся позади пространство.
«Паккард» Мейкона Помера медленно катил по Недокторской, пересекал плебейскую часть города (известную впоследствии под названием Донорский пункт, ибо там нередки были кровопролития) и, объехав стороной центр, направлялся к кварталам предместья, где жили богатые белые. Кое-кто из чернокожих, увидев машину, с благодушной завистью вздыхал – красота, высокий класс. В 1936 году среди них было мало таких зажиточных, как Мейкон Помер. Другие провожали взглядом катившую мимо семью, чуть-чуть завидуя, но прежде всего забавляясь, потому что этот широченный зеленый «Паккард» противоречил всем их представлениям о том, каким положено быть автомобилю. Мейкон никогда не делал больше двадцати миль в час, никогда не газовал и никогда не вел машину один-два квартала на первой скорости, дабы всласть покрасоваться перед пешеходами. Ни разу у него не лопнула шина, ни разу не вышел в дороге бензин, после чего пришлось бы обращаться к дюжине сияющих оборванных мальчишек с просьбой подтолкнуть машину в гору или подвести к обочине тротуара. Никогда он не привязывал отваливающуюся дверцу веревкой, и ребятишки никогда не вскакивали на подножку его машины, чтобы прокатиться. Сидя за рулем, он никого не окликал, и никто не окликал его. Ему ни разу не случилось вдруг затормозить и дать задний ход, чтобы поболтать и посмеяться с приятелем. В открытых окнах машины никогда не виднелись пивные бутылки и вафельные стаканчики с мороженым. Никогда не выставляли к окну помочиться мальчугашку. И дождь не капал на крышу машины, если Мейкону удавалось этого избегнуть, а к «Магазину Санни» он ходил пешком – «Паккардом» же пользовался только для парадных выездов. Мало того, люди даже сомневались, сидела ли когда-нибудь хоть одна женщина на заднем сиденье этой машины, а ведь ходили слухи, что Мейкон посещает «нехорошие дома» и что ему случается порой переспать со сговорчивой или одинокой жилицей. А потому сверкающие глаза Магдалины, называемой Линой, и Первого Послания к Коринфянам были единственным проблеском подлинной жизни в унылом и мрачном «Паккарде». Вот люди и прозвали его катафалком Мейкона Помера.
Первое Послание к Коринфянам запустила пальцы себе в волосы и провела ими по голове. Волосы у нее были длинные и пушистые, цвета сырого песка.
– Мы куда-то едем или просто катаемся? – Она внимательно разглядывала из окна прохожих.
– Осторожней, Мейкон. Каждый раз на этом месте ты неправильно поворачиваешь, – раздался справа тихий голос Руфи.
– Может быть, ты поведешь машину? – сказал Мейкон.
– Ты знаешь, я не умею водить.
– Тогда позволь мне самому этим заняться.
– Пожалуйста, только пеняй на себя, если…
Мейкон мягко свернул на левую развилку шоссе, ведущую через центр в одно из фешенебельных предместий.
– Папа! А куда мы едем?
– В Онор, – ответил Мейкон.
Магдалина, именуемая Линой, еще ниже опустила чулки.
– Это на озере? А что там? Там же никого и ничего нет.
– Там загородные участки на берегу. Твой отец хочет взглянуть на них, Лина. – Руфь взяла себя в руки и опять вступила в разговор.
– А зачем? Там только белые живут, – сказала Липа.
– Там не всюду белые живут. Есть и пустые участки. Незастроенные. На той стороне, если проехать немного подальше. Там можно разбить участки для цветных. Построить летние домики. Ты понимаешь, что я имею в виду? – Мейкон взглянул в зеркальце на лицо дочери.
– Но кто там будет жить? Цветные ведь не могут иметь два дома сразу, – возразила Лина.
– Преподобный Коулс может, и доктор Синглтон, – заметила Коринфянам.
– И еще этот адвокат… забыла, как его фамилия? – Руфь поглядела на Коринфянам, но та молчала.
– А еще, наверное, Мэри. – Лина засмеялась. Коринфянам устремила на сестру холодный взгляд.
– Папа не станет продавать участок официантке. Папа, неужели ты позволишь нам жить рядом с официанткой?
– Но если ей принадлежит этот участок, Коринфянам, – сказала Руфь.
– Мне все равно, что ей принадлежит. Кто она такая – вот что важно. Да, папа? – В поисках поддержки Коринфянам повернулась к отцу.
– Ты слишком быстро едешь, Мейкон. – Руфь упиралась носком туфли в пол.
– Если ты не прекратишь учить меня водить машину, то отправишься домой пешком. Я не шучу.
Магдалина, именуемая Линой, наклонилась вперед и положила на плечо матери руку. Руфь молчала. Мальчуган брыкнул ногой.
– Прекрати! – сказал Мейкон.
– Мне нужно в туалет, – ответил сын.
Коринфянам схватилась за голову:
– О господи!
– Но ты же был там, – сказала Руфь.
– Мне нужно! – В его голосе послышались плаксивые нотки.
– Ты уверен? – спросила мать. Он посмотрел на нее. – Пожалуй, придется остановиться, – сказала, ни к кому не обращаясь, Руфь. Она мельком глянула в окно – городские улицы остались позади.
Мейкон ехал, не снижая скорость.
– А себе мы тоже купим участок на берегу или ты просто продаешь землю?
– Я ничего не продаю. Собираюсь купить и сдавать ее в аренду, – ответил дочери Мейкон.
– Ну, а мы сами…
– Мне нужно выйти, – снова перебил малыш.
– …тоже будем там жить?
– Возможно.
– Одни? Или кто-то еще? – с любопытством спрашивала Коринфянам.
– Не могу сказать. Но через несколько лет… скажем, лет через пять, а может, десять, многие цветные разбогатеют так, что смогут покупать себе там участки. Многие, попомни мое слово.
Магдалина, именуемая Линой, глубоко вздохнула.
– Вон там можно было бы остановиться, папа. А то он напрудит на сиденье.
Мейкон посмотрел на нее в зеркальце и замедлил ход.
– Кто с ним выйдет? – Руфь нерешительно взялась за ручку двери.
– Только не ты, – сказал ей Мейкон.
Руфь подняла глаза на мужа. Хотела что-то сказать, но промолчала.
– И не я, – это заявила Коринфянам. – У меня туфли на высоких каблуках.
– Пошли, – вздохнула Лина. Они вышли из машины, маленький мальчик и взрослая сестра, и скрылись среди деревьев, которые подступали в этом месте к самому шоссе.
– Так ты в самом деле думаешь, в нашем городе есть много цветных – я говорю о приличных людях, – которые бы захотели купить там участок?
– Им совсем не обязательно жить в нашем городе, Коринфянам. В летний домик можно ездить на машине. Белые всегда так делают. – Мейкон побарабанил пальцами по рулю – он не выключил мотор, и руль слегка подрагивал.