– О-о-о…! Весьма, весьма недурён! – вспомнил свой ночной восторг Шуйский, когда открыл первую бутылку, а потом…, а что было потом…? Ночное кино начало проявляться само собой, как киноплёнка в проявителе, от просмотра которой, лицо Аркадия Петровича скисло за минуту. Он стал погружаться в трудовую сказку стахановской ночи. Вспомнил и, тотчас ощутил, какой был странный, довольно приятный, специфический аромат, невидимым дурманом исходящий из горла эстонской бутылки.
В газах Шуйского ясно проявилась картина, как он взялся за белую, кофейную чашку и налил в неё до краёв, потом сел на табуретку и начал дегустировать, сопровождая громким, словесным анализом выпиваемое заморское зелье. Он вспомнил, как катал во рту первый глоток сладкого, густого и липкого ликёра, повышенной алкогольной мощности. Этикетка на бутылке, выразительно и отчётливо показывала две цифры – 4 и 5. Мощь супер-ликёра в сорок пять градусов, ночью, вызвала у него большое сомнение.
– Быть такого не может! Не верю! Определённо, напиток вкусен, но не боле! Чудится мне, что замешан он на корках апельсиновых, и присутствие ванили имеет место быть, да и корица, видимо, здесь тоже непременно замешана! Могу держать пари, что один из ингредиентов присутствует в этом «киселе!» Но в мощности градуса чухонцы явно здесь перегнули! Его самое время зимой в детские сады подавать для сугрева, когда детишки с прогулки возвращаются.
– Нет! Ну определённо же нет…! Эта партия явно в понедельник выпущена! А может этикетку попутали, не ту наклеили спьяну? И такое бывает… Человеку свойственно ошибаться, как в жизни, так и на разливе – это же неоспоримый факт, житейской практикой доказано веками…!
Когда же бутылка была выпита до дна, он с большим сомнением и даже с каким-то беспокойством смотрел на красивую этикетку и сделал своё окончательное и всё-таки не убеждённое заключение!
– Прибалтийский «кисель» этот несомненно вкусен, не оспариваю! Однако, пригоден он, разве что, для средних широт, а вот в данных условиях климатических, наших условиях к употреблению не целесообразен – градусом не вышел для мужика северного!
Вспомнил, как приподнимался с табуретки, чтобы встать на ноги, но встать получилось только с четвёртого раза. Движения его стали плавными, а ноги начали шаркать по доскам пола, когда нёс стираные тряпки на верёвки развешивать. Уставший стахановец вытряхнул тряпки из двух мешков, не глядя на их номера. Помутившийся глаз его не уследил, какую он сделал в тот час роковую ошибку, когда тряхнул двумя мешками в одну кучу, а мешки были из разных квартир. В утреннем заказе, в первую очередь, и очень срочно, нуждалась квартира номер три!
Шуйский хватал из большой кучи бельё, не разбирая, где чёрное, где белое и пихал в круглое окно машины. Тряхнул прямо из коробки белым порошком, не соблюдая никакой меры, и нажал «Пуск»! Барабан закрутился, бешено набирая обороты, а вместе с ним загрохотали пришитые пряжки, бляшки, застёжки, молнии, крючки. Вспомнил, как стоя выпил бутылку пива и снова взялся за белую чашку, чтобы продолжить дегустацию. Аркадий Петрович медленно садился, ноги его начали вибрировать в такт своей кормилицы – трясущейся фрау. Барабан машины крутил грязный, плюющийся пеной клубок, а стахановец в синей, мокрой от пота майке, уткнувшись липким лбом в стекло дверцы в золотом ободке, смотрел на сказочный процесс чудо-стирки. Ведь теперь, вместо мыла, в чистых и сухих руках можно держать чашку сладкого напитка, который так легко катается во рту, и, чем дольше его катаешь, тем шире рот открывается, так и просит – «дай ещё глоток покатать!»
– Бушующая муть стихии, круглое окно, мутная, морская пучина, поглотившая буревестников, и эта страшная пасть акулы, вцепившаяся в стекло, пожалуй, и всё…, далее пошла сплошная стена тьмы! – Аркадий Петрович, как ни напрягал память, больше ничего не смог вспомнить.
4
Волосы невозможно было оторвать от кучи тряпок, на которых он сейчас лежал. Он начал ощупывать за головой, что его там держит? В руку сразу попалась липкая бутылка с остатками ликёра на дне.
– Вот она вторая где спряталась…? – разгадал наконец загадку Шуйский, всё остальное, что было в бутылке, всосало грязное бельё, на котором лежала его голова, с русыми, волнистыми волосами до самых плеч.
Аркадий Петрович занёс обе руки за голову и с большим усилием вытащил из лежащего на боку мешка, плотно свёрнутое в комок, нижнее мужицкое бельё. Уже сидя, он перебросил на грудь приклеенные к волосам тряпки. Зимние, плотные кальсоны и длинная, в полтора метра портянка горняка, хваткой разъярённой бабы, вцепились в ухоженные локоны Аркадия Петровича. Эти тряпки, намертво склеенные с кудрями Шуйского, принадлежали мужу Семёновны, горняку, ветерану-рудокопу, проживавшему в квартире номер три, которые он ждал этим утром!
– Как это ужасно и гадко неимоверно…, о Боже! Господи, да за что ты кары мне такие посылаешь? Ты понимаешь, Отче, что меня бить начнут с самого утра! Но грех-то не велик, ведь никого же не убил и не думал, и не помышлял даже…! Господь, с тобой! О… Господи! – Шуйский непроизвольно закрыл рот рукой. – Не обокрал же никого и не собираюсь! Господь с тобой, Го…! Эээ…, чего это я? Боже, что несу я такое…! Ну вразуми ты меня, не обучен родителем я говорить с тобою! Ты не обижайся, ты мне лучше помоги, подскажи, как побоев избежать – народ суровый меня окружает! Я же кому не надо, ночью настирал, а в девять придёт…, и-и-и…! – Шуйский, глянув на часы, сорвался с места и подскочил к железной раковине с краном. Открыл его и услышал зловещее, змеиное шипение! Водопровод и электричество в этом районе, всегда работали с перебоями! Шуйский заметался по комнате, волоча за собою свисающие до пола портянку и кальсоны. Паника охватила его всего! В комнате на стенке, висели на гвоздике небольшие ножницы, и он тут же схватил их и занёс чуть выше правого плеча, где висела грязная портянка, но, неожиданно передумал сжать пальцы.
Сбросив с ног тапки и осторожно приоткрыв дверь, высунул голову – в коридоре никого не было! Он мелкими шажками засеменил в дальний конец коридора, там стояла бочка с водой, на случай пожара. Домчавшись никем не замеченный, с разгона воткнул в бочку голову, лихорадочно работая руками. Он чувствовал, как ледяная вода сводит челюсти, а виски пробивает ноющая, тупая боль. Наконец- то исподнее сурового горняка отвалилось от волос. Шевелюра, которой гордился Аркадий Петрович, была спасена!
Быстро отжав портянку и кальсоны над бочкой, он вытер ими вокруг неё и, стремительно домчавшись в другой конец коридора, громко хлопнул за собою дверью.
Энергично растирая полотенцем волосы, схватился ещё за одно – толстое и махровое, и почти довёл их до сухого состояния. Причесался, сделав лёгкую укладку и сел на кровать. С этого ракурса за мешками хорошо просматривалась пробка нераскрытой бутылки с пивом, глаз его на ней тут же и остановился.
Полегчало! Шуйский, задрав голову, с шумом высасывал последние капли «Жигулёвского», а кошмарная ночь плавно уходила на второй план вместе с охватившей паникой. Аркадий Петрович отодрал от дверцы машины зловещий фартук с изображением зубастого страшилища и закинул порцию белья. Пятнадцать минут назад из медного крана пошёл хороший напор воды. Лампочка на потолке снова забила морзянку под грохот вибрирующей фрау-автомат «Constructa».
– Молодой, а какой смекалистый, Егорка мой! – подумал Аркадий Петрович. Егор догадался к стиральной машине прикупить и стабилизатор напряжения, без которого она быстро бы очутилась на свалке. Он вспомнил о коробке с гаванскими сигарами – совсем забыл о которых. Сидя на своей любимой широкой табуретке с подпиленными ножками, Аркадий Петрович откусил мундштук сигары и прикурил от спички, пуская в плавание первый клуб гаванского дыма в этой серой, прокуренной комнате.