История с этими двумя грозила завершиться пусть и не сегодня, но тем же самым. Я уже собрался вмешаться, но в палате появилась медсестра. Увидев понурых Артёма и Васю, сидящих в окружении осклабившихся «молодцов», она быстро сообразила, что к чему.
– Ну и в чём дело?! – с угрозой в голосе поинтересовалась она. – Опять скажете, что НИЧЕГО не происходит? А ну, живо по своим местам! На всех вас четвёртой палаты, конечно, не хватит, но пару человек я туда втисну без особых проблем.
– Дык там всего одна свободная шконка! – попытался отшутиться Косой.
– Не переживай, если понадобится, твои друзья вторую притащат. Специально для тебя…
Народ не слишком поспешно, но разбрёлся по своим койкам.
– Ты бы оставил этих немощных в покое, – сказал я Шесту, когда женщина ушла. – Если узнает заведующая отделением, то в армию ты можешь и не попасть.
– Я чего-то не пойму, – не глядя на меня, бросил Татарин, – ты за Шеста или за этих полупокеров[32] суетишься?
– За себя. Меня возбуждают страстно стонущие девчонки, а не рыдающие петухи.
– Это зря, – усмехнувшись, ответил Ринат. – На тюрьме с бабой если кому и выпадает, то по большим праздникам.
– А я туда пока не собираюсь. И дай бог, чтобы нас всех мимо зоны пронесло. Хотя от сумы да от тюрьмы не зарекайся…
– Это верно. Шест, ты бы и впрямь того, поосторожнее, – поддержал меня наркоман Андрюха…
Вечер. Прозвучала команда к отбою. Отключили свет. Но один из пациентов третьей палаты, держа в руке какую-то тычину с полметра длиной, направился в сортир.
– Гога, ты куда намылился?! – настороженно поинтересовался у него Татарин.
Полный грузин сделал несколько движений палкой, зажатой в руке. Словно толок что-то в ступе. Затем пояснил:
– Пайду сдэлаю зарядку пэрэд сном, в туалэтэ опят засор…
– Сейчас начнётся… – тоскливо сообщил Ринат, уже знающий, что произойдёт дальше. – Кто может – прячьтесь под одеялом…
Я последовал совету.
Это помогло, но ненадолго. По палате, несмотря на открытую форточку, растекалась неимоверная вонь. Я попытался дышать через подушку.
– Гога, сука, что же ты делаешь?! – возопил кто-то.
Но грузин, похоже, не слышал. Кажется, даже что-то напевал, чтобы работа спорилась.
Наконец он покинул туалет. Ещё минут через двадцать стало возможным дышать уже без подушечного фильтра. Но в течение следующих полутора часов уснуть всё равно не удалось – новенький наркоман на соседней койке, справа от меня, начал усиленно стонать и ворочаться. В конце концов, не выдержав, страдалец поднялся и побрёл к решётке. Схватившись руками за металлические прутья, крикнул в коридор:
– Эй, сделайте хоть какой-нибудь укол, кумарит же по-чёрному!!!
– Чего тебе? – поинтересовался подошедший санитар Миша.
– Кумарит. Того и гляди сдохну. Не могу больше…
– Фамилия?
– Чья?
– Твоя! Свою я знаю.
– Трефилов. Борис Трефилов.
– Оля, глянь, на Трефилова есть какие-нибудь назначения?
Пока Ольга просматривала документы, Борис мычал, прижавшись лбом к прутьям решётки, а Миша сочувствующе разглядывал собравшихся в палате.
– М-да… напихали вас тут… – протянул он.
– Восемнадцать человек на тринадцать коек, охренеть просто! – с готовностью возмутился кто-то с наркоманского ряда.
– У Трефилова на вечер нет ничего, – раздался издалека Ольгин голос.
– Может, вы ему хоть спазмолитик вкатаете? – вступился я за несчастного. – Он тут червячный винт изображает. Сам не спит и другим не даёт.
Через пару минут добросердечная Ольга сделала мученику укол. Впрочем, если это и помогло, то не слишком. Ещё полчаса – и Боря снова был у решётки. Он принялся канючить:
– Братуха, не помогает! Может, чего-нибудь другое впрыснете, а? Не могу больше…
– Куда что девается, – проворчал Миша. – Тебе уже и так нехилую дозу спазгана влили…
Но Трефилов от решётки не отлипал. Не потому, что он от природы такой настойчивый, а… абстиненция, в общем. Очередные полчаса нытья, и медперсонал согласился на второе нарушение:
– Иди, готовь вену, но запомни, если скажешь кому – самолично удавлю, – предупредила маленькая и полная Ольга. – Понял?!
– Конечно! Клянусь, никому ни слова!
С реланиума уколотого развезло: его мозг уже спал, но тело пыталось довершить дела, о которых этот бедолага не вспоминал последние часа два. Одурманенный рвался снять с себя рубашку и штаны. Руки и ноги его не слушались. Я помог ему раздеться. Затем Трефилов захотел наведаться в сортир. Отпускать его туда одного не стоило – в таком состоянии он легко мог упасть и раскроить обо что-нибудь голову. Придерживая наркомана за плечи, я довёл его до толчка и держал шатающегося, пока он минут пятнадцать пытался приспустить трусы и нащупать собственный член, чтобы помочиться, – в этом процессе я ему не помощник. Удивительно, но примерно половина экскрементов попала по назначению. Заведя этого невменяемого в палату, я уложил его на матрас, брошенный кем-то из ребят на пол у входа.
Меньше чем через минуту я уже спал в своей кровати.
Лев. 23.08.1997
Утром, когда Борино сознание прояснилось, а кумар начал набирать силу, он вцепился в прутья решётки и снова стал жалобиться:
– Подыхаю я! Ну, сделайте же хоть что-нибудь!
– Чего врач прописал, тебя не минует, а большего не положено! – попытался урезонить его подошедший Шмаков. – Так что ляг и успокойся!
Шест, понимая, чем может закончиться эта беседа, тоже одёрнул попрошайку:
– Хорош скулить! Раз сказали «Не положено», значит, не положено!
Но Трефилов намёка не понял. Он был уверен, что по ту сторону решётки стои́т благодарный слушатель, и оттого с удвоенной силой стал изливать ему душу:
– Слышь, мужик, ломает – просто жуть! Не могу больше терпеть! Уколи, а?! Ну, или позови ту девку, что вчера вечером меня шпиганула!
– Это какую? – настороженно поинтересовался санитар.
– Ну медсестра, полненькая такая. Ольга, кажется…
– Вот же сука! – вырвалось у меня.
Шмаков расплылся в улыбке и выдал:
– Оп-па! Родимый, да ты же её слил вчистую!!!
– Урод ты, Боря! – брезгливо морщась, констатировал Шестаков.
– Чего не так-то?! – искренне удивился этот долбодятел.
Смотреть на него было противно, и я повернулся на другой бок.
– Дурачок ты, дурачок! – глумливо сказал санитар. – Пойду я!
– А уколоть?! – крикнул Трефилов вслед уходящему Шмакову.
– Язык твой – враг твой, – бросил я через плечо.
– Хрен ты теперь от них получишь! – подытожил Татарин. – Причём от всех сразу!
Не прошло и пяти минут, как в палату влетела уже переодевшаяся после смены разъярённая Ольга:
– Ну ты и козёл! – процедила она, прищурившись.
– Да чего я сделал?! – недоумевал Борис.
Ольга, уже не скупясь на эмоции, стала обкладывать Трефилова самыми разнообразными «эпитетами».
Заметив стоявшего в коридоре Мишу, я поднялся, обулся и пошёл справлять малую нужду. Прежде чем зайти в туалет, я остановился рядом с санитаром и произнёс вполголоса:
– Извини, что вчера за этого гондона попросил. Не ожидал, что он настолько тупым и гнилым окажется…
– Да ладно, бывает, – печально улыбнувшись, ответил он. – Сейчас уже всё равно ничего не сделаешь…
Обход.
– О том, чтобы отпустить кого-либо на субботу и воскресенье, не может быть и речи! – Не обращая внимания на наш сердитый гомон, заведующая продолжила: – Я прекрасно понимаю: те, кто лёг сюда по направлению от военкомата, не представляют практически никакой опасности. Но после того, как один из подавшихся на волю приложил топором родному дедушке по голове, сей вопрос обсуждению не подлежит. Кроме того, если я отпущу хотя бы одного из вас, в мой кабинет выстроится очередь из больных со всех палат. А я не горю желанием тратить время на объяснения с пациентами. Другое дело, что вас тут и впрямь… избыток.
Военкоматчики, возмущённые несправедливой оценкой их миролюбия, побухтели ещё с четверть часа и всё равно успокоились. А наркоманы всерьёз на отлучку и не рассчитывали.
Ряды наши всё же поредели. Постепенно.