Но вся эта идиллия прекратилась в день, когда Крысообразный принёс мне ворох грязной одежды и бросил в углу, сказав, что к утру всё должно быть чистым и выглаженным. Комиссарши в эту ночь не было, она уехала на «дело».
Развернув одежду, я отшатнулась от ужаса. Она была вся пропитана кровью. Застыв над одеждой, я стояла, не в силах к ней притронуться.
– Кровь сначала надо отстирать в холодной воде, а потом уже в горячей, – вдруг раздался назидательный голос соседа, который, оказывается, всё это время, неслышно стоял у меня за спиной.
От неожиданности я подскочила на месте. Крысообразный стоял очень близко ко мне и криво улыбался.
– Хорошо, так и сделаю, – сказала я, решительно выталкивая его из ванной комнаты, где обычно происходила стирка.
Он повиновался. Зажмурив глаза, я стала яростно оттирать жутко пахнущие пятна крови, стараясь отгонять от себя страшные картины, возникающие в голове.
С большим трудом отстирав отвратительные следы чьего-то убийства, я вышла из ванной с охапкой мокрых вещей и наткнулась на Крысообразного, тут же схватившего меня в крепкие объятия! Воспользовавшись тем, что мои руки заняты, он полез целоваться! Я стала отчаянно вырываться и в этот момент, как в дешевом водевиле, дверь открылась и на пороге появилась Комиссарша, сопровождаемая знакомым мне тощим матросом, тащившим за ней какие-то мешки.
Сосед тотчас же отпустил меня, но от её взора ничего не могло укрыться. Она наградила меня взглядом, не обещающим ничего хорошего, но ни слова не сказала Крысообразному.
– Ну-ка, Тощий, – обратилась она к матросу – поставь мешки на кухню, и принеси из машины чемоданчик.
Матрос быстро развернулся и вышел.
– Ну, как всё прошло? – как ни в чём не бывало, спросил побагровевшую от злости Комиссаршу, сожитель.
– Как по маслу, – буркнула та и уже повернувшись ко мне, рявкнула, – чего ты вылупилась, идиотка! Марш в котельную!
Я быстро прошла мимо неё, чувствуя, как тяжелый взгляд прожигает в моём затылке дыру, и каждую секунду ожидая выстрела в спину.
В котельной было жарко, как в аду, и там, в отблесках огня, сидел голый по пояс, согнутый, худой человек. Он был похож на самого настоящего чёрта, сходство с которым ему придавали всклокоченные волосы, стоящие дыбом.
Обычно, я сушила одежду ночью в кухне, где было всегда тепло, но когда нужно было срочно привести в порядок униформу моих рабовладельцев, то приходилось сушить её у котла. Расправив развешанную на веревке одежду, я убежала, попросив кочегара проследить за вещами, пока я кое-куда отлучусь.
Кочегар был странный человек. Он всё время разговаривал сам с собой, причем одна его часть циничная и скептичная, беседовала с другой – благодушной и всепрощающей. Вот и сейчас, прислушавшись к его бормотанию, я услышала:
– Вещички отстирали, а совесть кто отстирывать будет? Кровью пахнет, никаким одеколоном не зальёшь зло сотворённое… С другой стороны, никто не знает, в чём истинное зло? В том, ли, что содеяно или в том, что не содеяно? Так им, людишкам этим и надо, клыки дьяволу до блеска начищающим и думающим, что он их за это пощадит… Ну, да пусть идёт всё, как идёт, может оно и к лучшему… умнее станем, если выживем…
У меня и так настроение было хуже некуда, а тут ещё этот апокалиптический кочегар со своими рассуждениями! Я побежала по лестнице к мамаше Богини.
Она как раз музицировала, играя какую-то легкомысленную польку, как нельзя, некстати, подходящую к моменту. Я стала стучать, но она не слышала меня. Но услышала Богиня. Она видимо дежурила у дверей, вместо дворецкого. Такое истошное мяуканье не смог бы заглушить целый симфонический оркестр и уже через несколько секунд мамаша Богини открывала мне дверь. Щёки её разрумянились, атласный халат блестел, как солнце, и жизнь была не так уж плоха в последнее время – и тепло, и сытно, да и Богиня питается, как королева. Увидев, в каком я состоянии, радость постепенно исчезла с её лица, как исчезают последние лучи солнца с петербургских мостовых.
– Что случилось? – спросила она тихим голосом.
Богиня тоже вопросительно мяукнула.
– Дела, хуже некуда, – ответила я, и поведала о случившемся.
Мамаша Богини уже была в курсе, что за люди мои соседи и что они могут сделать со мной и с ней тоже. Соседка была в смятении, но будучи мудрой женщиной, она рассудила, что это была не моя вина, а Крысообразного, вот пусть он и разбирается сам со своей любовницей.
– Я думаю, у него есть аргументы, чтобы успокоить разъяренную тигрицу, – наконец улыбнулась мамаша. А её усатая дочка, пристроившись на атласном плече и умело балансируя на нём, стала облизывать грудку.
Я вернулась к черту в кочегарку, где вещи почти высохли, и я могла уже забрать их с собой, чтобы погладить. Очень надеясь на то, что всё уже уладилось, я открыла дверь и обнаружила идиллическую картинку. Комиссаршу с Крысообразным, пьющих чай с лимоном и с сахаром (не сахарином!) и любезно воркующих друг с другом. Они сделали вид, что не заметили моего прихода, и я со вздохом облегчения прошла в комнату, чтобы положить вещи под тяжелый пресс, до тех пор, пока кухня не освободится. Утюг был на кухне, и его надо было заполнять горячими углями.
Я стала прибираться в своей комнате, до которой у меня никак не доходили руки. В стороне, среди остальных вещей лежал полотняный мешок с вышитыми шелком моими инициалами. Я открыла его и достала пуанты, расшитые блестящими камешками. В моей голове зазвучала музыка, и перед мысленным взором возник зал, в котором я столько раз танцевала, что знала каждую щербинку на полу. Вон в ложе, обмахиваясь веером, и блистая бриллиантами и золотом сидят знатные дамы, а кавалеры, одетые в тёмное, почти не видны отсюда. На их присутствие намекает только белые полоски воротников и световые пятнышки биноклей или пенсне. Все взгляды направлены на тебя. Ты должна выглядеть безупречно. Сотни глаз ощупывают твой стан и лицо, и если придирчивый взгляд найдёт малейший изъян, то в устах толпы он превратится в чудовищный недостаток.
Волосы – черные, гладкие, собранные сзади и заколотые заколками из настоящего жемчуга. Дорогие серьги с бриллиантами и сапфирами, с короткой дужкой и крепким замком. Однажды, моя серьга, которая зацепилась за рубашку партнера, разорвала мне мочку уха, и закончив па-де-де, я успела забежать за кулисы, под гром аплодисментов до того, как кровь залила мою одежду. Мне быстро остановили кровь квасцами, но оставшееся время я протанцевала уже без серёжек, что дало пищу разговорам, ведь в первом отделении я была в серёжках, а потом уже без них. Это нашло отражение в очередной газетной утке о ворах, проникающих в гримерные к балеринам и умыкающих драгоценности, во время их выступления.
Кроме того, в газетах много писали о моей выдающейся внешности. О моей грации. О моей неподражаемости. У меня до сих пор хранился целый альбом с вырезками из газет и журналов и фотографиями.
Я посмотрела на себя в зеркало, которое услужливо отразило худую черноволосую женщину, красивую, но явно забывшую об этом и поэтому выглядящую потерянно.
Как же я опустилась! Почему решила, что моя жизнь закончилась?
Я надела пуанты и завязала ленты. Стала на них и-и-и, «echappe et pirouette, arabesque, tour et tour et*…» В дверях без стука появился Крысообразный, заставив меня застыть на месте. Он с явным восхищением разглядывал мои упражнения.
– Какое вы имеете право входить без разрешения?! – возмущённо спросила я, став развязывать ленты пуантов.
Не отвечая, он ринулся в мою комнату, и, упав на колени, принялся страстно целовать мои ноги. Такое проявление чувств было для меня не внове, хотя уже давненько мои пуанты оставались нецелованными.