Работы не было, денег тоже, да и здоровье оставляло желать лучшего.
Я жила в квартире, купленной для меня папенькой. В ней были три большие комнаты, гостиная, спальня и комната для занятий, в которую я уже давно не заглядывала. В последнее время моя жизнь проходила в чтении книг, большинство которых составляли любовные романы, которые уводили меня от мрачной действительности. До полудня я спала, потом выходила, чтобы хоть что-то продать и купить немного еды. Ни с кем не общаясь, не интересуясь жизнью, я совсем одичала и не хотела выходить из этого состояния.
Моя жизнь проходила в наглухо закрытой раковине. Изредка мне на глаза попадались соседи, но и мне не было дела до них, и им до меня.
Эта зима выдалась до безумия холодной, и я, выскакивая на улицу, за любые деньги продавала свои вещи, и бегом возвращалась домой, где изо рта шёл пар, но всё же было теплее, чем снаружи.
Однажды меня ограбили, сняв шубу прямо на улице! Чьи-то крепкие руки просто вытряхнули меня из неё, как ненужную вещь, и выбросили в сугроб. Я чуть не замерзла насмерть, и едва перебирая коченеющими ногами, плелась по улице, не видя спасения. Если бы я упала в сугроб, то могла пролежать в нём до весны, пока не растает снег, и никто бы даже не заметил моего исчезновения.
Но тут какой-то сердобольный дворник схватил меня и втащил в свою горячо натопленную каморку.
К слову сказать, я всегда сильно мерзла. Даже в лучшие времена во мне не было и капли жира, но сейчас, от голода моё тело почти превратилась в скелет. Раньше я всегда куталась в меха, даже свежими летними вечерами, и одной из первых в Петербурге надевала зимнюю одежду. И тут вдруг такое несчастье!
Дворник напоил меня кипятком с крошечным кусочком сахара и подарил старый тулуп, доходивший мне до пят. Тулуп был рваный, но тёплый. Я назвала дворника ангелом и поцеловала его в спутанную бороду, провонявшую махоркой. «Да, что ж мы, нехристи какие, барышня?!» – смутившись, сказал он, выпуская меня на оскалившуюся холодом улицу.
Я сама починила тулуп, благо балет дает отличную сноровку владения иглой. И с тех пор выходила только в этой тяжелой и прибивающей своей тяжестью к земле экипировке. У меня оставались ещё шубка и теплое пальто, которые я бережно хранила, надеясь на лучшие времена.
Так и шла моя бестолковая жизнь, где дни летели за днями, смешиваясь в одну сплошную серость.
Глава II
Однажды, вернувшись домой после неудачной попытки продать меховую горжетку, я застала у дверей незнакомых мне людей. Женщину и мужчину. Оба были одеты в военные тулупы и перепоясаны скрипучими кожаными портупеями. Мужчина держал в руках какие-то бумаги. Мы поздоровались, и я, открывая дверь, спросила, что им угодно? Они переглянулись, и, не отвечая, решительно вошли за мной в квартиру. Я не возражала, у меня не было сил сопротивляться их вторжению.
Войдя, они по-хозяйски оглядели комнату. Мужчина, слегка пригнувшись и стреляя по сторонам глазами, обошёл большую комнату по периметру, как бы что-то вынюхивая, затем вернулся на место. Женщина бесцеремонно открыла дверь в мою спальню, выглянула в окно. Потом оба вошли в комнату для занятий, где остановились, разглядывая станок, большие зеркала и фотографии на стенах, говорящие о том, что я была балериной.
– Вы работаете? – резко спросила меня женщина, оглядев меня светло-голубыми водянистыми глазами.
– Нет, я получаю пенсию, – отвечала я, стоя перед их осуждающими взглядами, и чувствуя себя, как маленькая провинившаяся девчонка. В их присутствии меня охватило какое-то непонятное беспокойство, и волна страха подступила к горлу, заставив моментально охрипнуть мой голос.
– Не рановато ли на пенсию, милейшая? – скептически заметил мужчина, – вы вполне могли бы работать на благо страны.
– Я болела… Да и что могу я делать? Я – балерина. А кто сейчас этим интересуется? – я смотрела на них во все глаза, не в состоянии понять, охватившее всё моё существо волнение.
– Дайте ваши документы, – женщина плотно сжала свои пухлые губы и сдвинула красиво очерченные брови.
Я покорно стала рыться в комоде, где в ящике лежала моя метрика, паспорт, и удостоверение о том, что я работала в театре и получаю пенсию. Мне хотелось спросить, кто они и какое право имеют…
Но язык прилип к нёбу, и я промолчала.
Мужчина, при виде которого меня охватывала непонятная дрожь, хотя он выглядел обычно, принял из моих рук бумаги. Я посмотрела на него внимательней. Крепкий, гладко выбритый подбородок, темные, пронизывающие глаза, нос был, пожалуй, слегка длинноват и придавал его лицу сходство с каким-то животным.
– Вы что, ещё с царским паспортом ходите? Давно уже пора было его сменить на трудовую книжку, если не хотите неприятностей. Завтра же идите с документами в милицию, там оформите всё, как надо, – он вернул паспорт.
Тут они оба, не сговариваясь, направились к дверям. Я поспешила за ними, и уже было, совсем закрыла дверь, как женщина, придержав её и повернувшись ко мне вполоборота, уронила:
– К завтрашнему дню перенесите свои вещи в дальнюю комнату, мы вас будем уплотнять, – и она, небрежным жестом сунула мне какую-то бумажку, которую я не удержав, уронила на пол.
– Как это? – спросила я в недоумении, но они уже спускались по лестнице и не удостоили меня ответом.
Вот это новость! Уплотнять. Почему?! Это же моя собственная квартира, мне её папенька подарил. У меня и все документы есть. После ухода нежданных гостей у меня вдруг проснулось красноречие.
И чтобы узнать больше об уплотнении, я решила посетить соседку, которая была в курсе всех дел. Я поднялась на этаж выше, откуда время от времени раздавалась игра на фортепьяно, доказывающая, что в квартире кто-то продолжает жить, и даже наслаждаться искусством.
Мне открыла дверь пожилая женщина, в накинутом на плечи ажурном пуховом платке и в стёганом длинном халате. Я знала её около десяти лет, и хотя мы мало общались, но отношения между нами сложились дружеские. В прошлом – жена одного из известных издателей и преподавательница музыки в пансионе благородных девиц. Теперь муж умер, дети разъехались, и соседка оставалась одна, вместе с кошкой, круглая голова которой сейчас выглядывала у неё из-за пазухи. Она любезно распахнула двери и жестом пригласила войти меня внутрь.
Комнатка, где она проживала, раньше была комнатой прислуги и имела выход на черную лестницу, чтобы прислуга могла выйти из дома, не оскорбляя хозяйских глаз своим видом. Но, по-видимому, отсутствие больших хором, не смущало мою соседку, потому что, и убирать и отапливать комнатку, было легче. Возле окна я заметила печку-буржуйку, от которой распространялось уютное тепло.
Я стала рассказывать ей про сегодняшних посетителей, про «уплотнение» и выразила своё возмущение по поводу противозаконного посягательства на мою собственность.
Соседка даже рассмеялась от моей наивности!
– Какое вы ещё в сущности, дитя! Неужели вам ещё ничего не понятно об этой власти? Ни в коем случае не перечьте им и не пререкайтесь. Забудьте о законах, по которым мы жили раньше. Я удивляюсь, почему вы вообще продолжаете оставаться здесь? Да ещё с вашей родословной! Вот, что я вам скажу, милая, срочно переносите вещи в ту комнату, которую они вам указали, а также соберите кое-что из нужных вам вещей, если вдруг придётся внезапно покинуть квартиру. Сложите всё в саквояж и оставьте у меня. Если уж им понадобилась ваша квартира, то они найдут способ избавиться от вас… Да, не стойте же, как соляной столп! Бегом!
– Б-благодарю… – только и смогла вымолвить я, совершенно ошарашенная такой информацией.
Вернувшись в свою холодную, но такую родную комнату, я обвела её глазами, на которые тотчас же, навернулись слёзы. Отдать мою квартиру… Чужим людям, которые так нагло ворвались ко мне, вчера?! Они будут пользоваться моими шкафами и даже моей кроватью! Я же не могла сама перетащить мою большую кровать в дальнюю комнату, где были только зеркала и станок.