Комиссарша не сомневалась, что я убита. А патрулю было лень спускаться вниз, чтобы вытащить меня оттуда или осматривать. Им пришлось бы долго идти до ближайшего спуска к реке. К тому же в городе каждую ночь замерзали и были убиты столько людей, что никого бы эта находка не удивила и не испугала.
Тощий, который находился при Комиссарше, видел всё, что произошло, но только через два с лишним часа сумел добраться до меня, потому что сначала провожал её до дома, а потом вынужден был выгребать разбитое мною зеркало из спальни. Когда же он, наконец, вернулся к мосту, то обнаружил, что я была без сознания, но жива, и увидев записку с адресом, которую я зажала в руке, доставил меня по этому адресу. Ему помогал товарищ-матрос.
Я с большой благодарностью думала о Тощем, о его любви к такой недостойной женщине и его непонятному дружескому отношению ко мне.
В результате падения у меня была повреждена спина, сломаны ребра и вдобавок сильное сотрясение мозга. Корсет, который наложил на меня доктор, туго стягивал туловище, и надоел мне просто до чёртиков. Всё время хотелось разрезать его ножницами и сорвать.
В один из дней, доктор явился ко мне с сияющим лицом и объявил, что пора снимать корсет! Боже мой, как мало иногда надо человеку для счастья! Я начала ходить, шатаясь и преодолевая головокружение. Жизнь возвращалась!
Я решила, что золотой портсигар отныне будет моим талисманом и снова спрятала его на своём теле. Я даже распорола часть пояса, чтобы положить его туда, как в карман.
Мадам Безе со дня на день ожидала возвращения мужа, а я волновалась, что он скажет, когда узнает о неожиданной постоялице. Наконец, в парадной зазвонил колокольчик. Прислуга, которая, несмотря на революционные настроения пролетариата, не собиралась покидать хлебное и тёплое местечко, чтобы «идти и без толку горланить на площади» – пошла открывать. Мадам Безе устремилась за ней. Я тихо сидела в кресле. Меня волновало то, что муж мадам Безе наверняка знал Комиссаршу, и боялась, что он расскажет ей обо мне.
После бурной и радостной встречи в комнату вошла мадам Безе с мужем. Хозяин дома, казалось, ничуть не удивился моему присутствию, и очень любезно поцеловал мне руку. Оказывается, он давно знал о моём существовании и даже ходил с женой на балет, где я танцевала.
«Мы ещё, помнится, большой букет вам передавали с запиской от жены. Но у вас там наверно столько цветов от поклонников было, что вы и не заметили нашего скромного подарка». Эти слова заставили меня покраснеть, хотя были сказаны без тени обиды.
За ужином мадам Безе завела разговор обо мне. Она без утайки рассказала мужу о моих взаимоотношениях с Комиссаршей. При упоминании этого имени, Антиквар помрачнел.
– Страшная женщина. Настоящее исчадие ада! Иметь её во врагах смертельно опасное дело. Но! Она уверена, что вы погибли и это меняет дело.
– Милый, ты должен помочь девочке уехать за границу. Оставаться здесь она не может, не ровен час, они столкнутся где-нибудь на улице!
– Ну, это само собой, дорогая… Дай мне подумать.
Прошло два дня, и муж мадам подошёл ко мне и спросил, есть ли у меня при себе документы? Я ответила утвердительно, потому что они лежали в моём саквояже. Прислуга принесла саквояж и впервые за этот месяц я открыла его.
Наверху лежал свиток, о котором я совершенно позабыла.
– Ну-ка, что это у вас такое интересное, позвольте взглянуть? – спросил Антиквар и протянул руку.
– Это… свиток, – ответила я, не в состоянии объяснить, что за свиток был у меня в саквояже. Я даже не имела возможности рассмотреть его, как следует.
– Боже мой, какая старина! – воскликнул он, – где это вы раздобыли такую редкость?
– Это… это семейная реликвия, – ответила я, – но мне нужен специалист, чтобы перевести текст.
– Ну, не думаю, что вам нужен такой уж большой специалист, – внимательно рассматривая свиток, отвечал мне Антиквар. – Похоже, это латынь, которую сможет перевести, ну, скажем, ваш доктор. Однако, прелюбопытный свиток, милая моя! – добавил он задумчиво, – никогда не видел таких чётких рисунков, кажется даже мадам Безе в состоянии понять, что здесь изображено.
Антиквар иногда так шутил со своей женой, как бы показывая, что она в состоянии справиться только с простейшими задачами. Однако мадам Безе никогда на него не обижалась, и вообще у них в семье царила идиллия.
– А ну-ка, дайте взглянуть, может, я и без перевода вам расскажу, о чём речь, – и мадам Безе, нацепив пенсне, стала изучать рисунки. – Господи! – Краска схлынула с ее лица, и она схватилась за место на груди, где по идее должно быть сердце, – ты помнишь, я тебе рассказывала про то, что я видела, когда…
– Да-да-да-да, конечно же, помню, – это оно?
– Дайте мне капель, скорее! – мадам Безе упала в кресло, обмахиваясь схваченной со стола газетой.
Муж бросился капать ей успокоительных капель, я же, ошарашено смотрела на них, не в силах понять, в чём, собственно дело?
– Дорогая моя, давайте же скорее документы, а то я опоздаю! – сказал Антиквар и, схватив, протянутые мною бумаги, поцеловал жену и быстро удалился.
Я молчала, не зная, что сказать и разглядывала тексты на латыни, которую не понимала. Моё внимание привлёк рисунок, изображающий четыре фигуры, лежащие крестом, голова к голове и держащие друг друга за руки. Там, где соединялись их головы, была нарисована белая звезда. А всех вместе опутывали линии, идущие справа снизу из угла треугольника, в котором находился каждый из четырёх. Потом линии проходили через несколько разноцветных точек, указанных на телах. В общем, с первого взгляда сам чёрт ногу сломит. Но у меня возникло стойкое ощущение того, что этот рисунок мне уже знаком. «Ну, конечно! Ведь это я сама себе оставила это послание!» – вдруг вспомнила я.
– Мадамчик, дорогой расскажи, что тебя так расстроило в этом свитке? – попросила я, безмолвно сидящую в кресле, очень бледную мадам Безе.
– Долгая история, девочка моя… Не хочу сейчас об этом вспоминать. И я вовсе не расстроилась, просто была шокирована тем, как этот свиток оказался в моем доме, – её голос звучал грустно и тихо.
Но это ещё сильнее заинтриговало меня. То, как я его нашла и то, что мадам Безе знала что-то об этом свитке, просто лишало меня покоя, я готова была тормошить её и приставать, как в детстве, но она была не в духе и я побоялась показаться назойливой.
Поэтому, взобравшись с ногами на диван, я развернула свиток ещё раз.
Заглавная буква была выполнена в форме летящей фигуры. Вдоль края свитка шла тонкая красная полоса. А чёткий каллиграфический почерк навёл меня на вопрос, сколько же времени необходимо, чтобы научиться, так красиво писать буквы?
Надо будет обязательно просить доктора перевести этот свиток, хотя я мало понимала, как сама могла написать такой текст и ещё нарисовать столько рисунков.
Как могло случиться, что я не помню этого?
Я не помню язык и не помню, как писать таким красивым почерком, я не помню, для чего я послала себе этот свиток или же это просто какое-то совпадение?!
Может, и не было никакого письма, и это была просто детская выдумка?
Тогда как объяснить тогда факт, что я вообще нашла этот свиток?
И отчего мадам Безе стало плохо при виде этого рисунка? Эти и другие вопросы роились в моей голове, но ни на один из них я не знала ответа.
Я ещё раз взглянула на рисунок, изображающий четырёх людей. Вот так идёт линия… я стала водить по ней пальцем и вдруг почувствовала, как становлюсь невесомой и лечу прямо в центр рисунка, он как будто втягивает меня! Я помотала головой, чтобы отогнать наваждение.
– Мадамчик, а кто такой Тевтонец? – спросила я и увидела, как она вздрогнула в своём кресле.
– Это… один человек, – уклончиво ответила она, после продолжительного молчания.