Именно в зимнее время чаще всего и случалось возгорание домов, причиной которого были лежащие на печи вещи.
Народ толпой ринулся к горящей избе, чтобы спасти из пожара людей.
Зарево от огня высоко поднялось в небо. Жар стоял такой сильный, что языки пламени, охватившего дом, перекидывались на сараи, с них уже норовя переметнуться на ближайшие избы.
Людей со всей деревни собралось полно. Все бежали к пожарищу, тащили вёдра с водой, лопаты, пытались затушить разбушевавшееся пламя, заливая и закидывая его снегом. Но, вопреки стараниям, пожар разрастался с такой силой, что близко подойти к избе становилось невозможно. Всё трещало в огнище, щепки отлетали в стороны, и горящие угли со свистом возносились в ночное небо.
Спасти от огня удалось только домочадцев, а деревянный дом, словно пук соломы, выгорев дотла, обвалился у всех на глазах, а мужики уже выгоняли из горящих загонов дико ревущую скотину, спасая её от погибели.
Да, случались в зимнюю пору пожары, и погорельцы сами думали о том, что переборщили они, беспрестанно протапливая печь, не давая ей передыху, чтобы остыть. Но слух полз меж людей такой, что на этот раз услужники барина сотворили поджог, потому как пожелал он видеть в своём серале приглянувшуюся ему дочку крестьянина, а её родители воспротивились.
СОБЫТИЯ В ЖЕНСКОМ МОНАСТЫРЕ ЗА ГОД ДО СМЕРТИ ПОМЕЩИКА ПАНТЕЛЕЙМОНОВА
В монастыре шли молебны о пострадавшей семье, и с монастырского прихода собиралась подать им подмогу, но пожертвования были настолько малы, что не могли улучшить ситуацию пострадавших от пожара людей.
Наставница монастыря игуменья София втайне от всех, дабы не уличить себя, плакала горько, ведь в пожаре пострадала её семья. Она даже представить боялась, что барин мог бы сотворить с её невинной племянницей – дочерью её сестры. Сердце монахини сжималось от боли и сострадания к своим близким, но она не знала, как и чем помочь им.
Монашки уже ходили к барину испросить милости для погорельцев, но он их даже за ворота поместья не пустил и, глумясь, смеялся над ними.
Матушка София после вечерней молитвы, ссылаясь на недомогание, пожелала, чтобы её не тревожили до завтрашней обедни.
До глубокой ночи прокручивала игуменья София в своей голове всевозможные варианты развития событий, читала молитвы и в слезах испрашивала благословения у Господа на задуманное ею деяние, а потом незамеченной выскользнула за монастырское ограждение и пошла в ночь.
Протоптав от барского дома до проруби вереницу следов, настоятельница женского монастыря утопила в лунке один конец сильно пахнущего ладаном и церковными благовониями монашеского платка, а другой забила в снег. Обогнув пруд, она к утру стояла у помещичьих ворот.
Служанка, открывшая калитку, даже слова под оморочками Анастасии вымолвить не могла и в полном безмолвии, покорно следуя впереди неё, сопроводила монашку в кабинет Пантелеймонова.
Да, монахиня, постаравшаяся скрыть своё лицо складками платка, представилась всем как Анастасия, потому что чистое имя – София – она сохранит непорочным, не замарает об этого мерзавца.
Это была Анастасия, та самая Анастасия, оставленная барином и его компанией в лесу – настоящая, сильная и, несмотря на причиненные ей увечья, не сломленная! Она пришла к барину, чтобы забрать то, что теперь причитается, принадлежит её семье по праву, которое он, помещик Пантелеймонов, у них забрал. И она, Анастасия, вернёт своей семье и дом, и честь.
«Может быть, – подумала монашка, – именно для этого в моей судьбе случилось то страшное событие, после которого я попала к бабушке Агафье и приобрела у неё колдовские знания. Чтобы теперь, призвав к себе её дух и колдовскую помощь, совершить это возмездие».
Она уверенно смотрела помещику в глаза, а он ёжился и, не понимая, отчего его так жжёт тёмный взгляд монашеских глаз, корчился под её взором, отводил бегающие зрачки в сторону и немел в своих членах.
Анастасия видела всё его нутро насквозь и знала местонахождение сокровищ, о которых в своей голове слышала подсказки Агафьи. С помощью её духа – духа, спасшей ей жизнь женщины, – она и открыла господский сейф.
СТРАННЫЕ СОБЫТИЯ В ИМЕНИИ ПОМЕЩИКА ПАНТЕЛЕЙМОНОВА В ГОД ЕГО СМЕРТИ
Помещик, вытащив из проруби платок монашки, в бешенстве совал его в морду каждому псу и раздражённо орал и на людей, и на собак, сбитых с толку сильным запахом ладана, елея и прочих благовоний.
– Совсем нюх потеряли, дармоеды?! Я зачем на вас харчи извожу? Засеку всех к чертям!
Этот платок Сергей Иванович повсюду таскал за собой в надежде однажды напасть на след монашки. Сам он тоже прикладывался к тёмному лоскуту и принюхивался, подобно легавой. Потом тянулся носом к мелькнувшей рядом женщине, весь обращаясь в нюх, пытаясь сопоставить источаемый ею аромат с церковным фимиамом, и ему казалось, что каждая женщина имеет в себе монашеский душок, от коего его теперь изрядно тошнило. К тому же после длительных поисков монахини он уже не верил, что та утопла, и её образ, подобно призраку, мерещился ему повсюду, преследуя одержимого поисками помещика и нагоняя на него смертный ужас. По этой причине он начал терять интерес к женскому телу и от этого тоже становился всё более озлобленным и даже жестоким.
Вся дворня ведала о страхах помещика, а многие особы женского пола были многократно высечены им за сходство с проклятой монашкой.
Дворовые перешёптывались о том, что помещик тронулся умом и что если так будет продолжаться, то он насмерть забьёт всех слуг.
Конюх Пантелеймонова лично запорол своим кнутом до полусмерти с десяток холопов, заставляя их по приказу помещика нырять в прорубь. Монашки там не было, конюх был точно уверен, но барин из-за этого лютовал и срывал на нём своё негодование, изо дня в день бил слугу батогом и грозился, если он монашку не найдёт, самого его в проруби утопить.
Когда барин велел осушить пруд, чтобы выяснить окончательно, есть ли монашкино тело в водоёме, его людям и вовсе тяжко стало. И однажды между конюхом и кухаркой, коим больше всех доставалось плетей, состоялся тайный сговор.
На дне пруда помещик Пантелеймонов таки нашёл до неузнаваемости обглоданные рыбой останки женского тела в обрывках чёрного тряпья. Он ликовал!
– Бог шельму метит! – потирая ладони, приговаривал барин.
Предавая тело земле, он собственноручно вогнал длинный осиновый кол в её грудь, после чего приказал слугам, чтобы зарывали могилу.
С прудом было покончено, и помещик, довольный собой, наливал себе водки стакан за стаканом. Отобедав славно да матерком помянув грешную душу монашки, Сергей Иванович отправился почивать.
Ему не спалось, он ещё налил себе винца и со стаканом вышел на балкон.
Приняв на грудь очередную порцию алкоголя и опершись о балюстраду, Пантелеймонов приподнялся на цыпочки и застыл. Страх снова парализовал его тело: вытянутая чёрная тень быстро скользила по дороге, приближаясь к воротам поместья.
– Свят, свят, свят… – взмолился Сергей Иванович.
Монашка, покрытая с головой чёрным палантином, остановилась у ворот и, взявшись за кольцо, сильно постучала им о калитку.
Широко осенив себя крестом, помещик бросился обратно в комнату.
Захлопнув за собой дверь, перепуганный насмерть барин дрожащими руками закрыл задвижку и плотно задёрнул шторы.
– Не-е-ет, – протянул он, – этого не может быть. Чур-чур-чур меня.
Снова наложив на себя крест и отпрянув от окна, Пантелеймонов поспешил к кровати.
Задув свечу, он зарылся в одеяла с головой и молился, одновременно с этим прислушиваясь к звукам, доносившимся снизу, да в силу сильного опьянения так и уснул, скованный страхом.