Я выпрямилась. В груди разрасталось ощущение пустоты.
– О чем вы говорите, госпожа?
Вместо ответа она проговорила:
– Помни, если попадешь в беду… приди ко мне за помощью.
* * *
Как только я вышла из гостевого зала и надела сандалии, передо мной приглушенным пятном мелькнул ханбок Урим. Всего на мгновение – девушка тут же исчезла за воротами. Я пошла за ней, стараясь ступать как можно тише. Раз уж я не нашла ответов у госпожи Кан, то пришло время снова расспросить служанку.
За воротами оказался еще один тихий дворик, принадлежавший женской половине поместья. Я спряталась в тени огромных сердцевидных листьев павлонии, растущей возле каменной стены. В нескольких шагах от меня Урим поставила поднос на землю и на цыпочках подобралась к павильону посередине. Заглянула сквозь порванную бумагу на дверях и через секунду, будто испугавшись слежки, убежала, забыв про поднос.
С бешено колотящимся сердцем я тихо подошла к павильону. Наклонилась к прорехе. От бумаги отразилось мое теплое дыхание. Внутри, скрестив ноги и опустив вниз глаза, сидел мужчина средних лет. Его черные волосы были собраны в хвост, а широкое лицо было покрыто мелкими рубцами.
Мужчинам запрещалось слоняться по женской половине дома. Отцы и братья еще заходить могли, но ненадолго. А этот мужчина явно прятался тут от посторонних глаз…
Вполне возможно, от глаз следователей.
Волосы у меня на голове встали дыбом. Я попыталась отбросить ошеломившую меня догадку, но было уже поздно. Выкинуть эту мысль из головы было невозможно.
Я выскользнула из двора так же тихо, как и пришла. Забрав до сих пор пустующую рыночную корзинку и не сказав никому ни слова, я поспешила прочь. Тайны госпожи Кан жгли меня изнутри.
Пять
Утробный грохот колокола эхом разносился по улицам и переулкам, объявляя о начале комендантского часа. Время полнейшей тишины. Лишь иногда спокойствие нарушали шаги и несущийся им вслед крик патрульного: «Хватайте его!»
Все утро и весь день я провела в попытках задобрить старшую служанку. Она очень разозлилась: в конце концов, я накануне действительно слишком много времени провела у госпожи Кан. Поэтому сегодня я положила все силы на работу, пока каждая мышца не начала болезненно протестовать.
Наконец небо потемнело. Пора было ложиться спать, но мне предстояло еще одно дело.
Я с фонарем стояла перед воротами и ждала тамо Эджон. По изгибам крыш гуляли дымные тени от пылающих железных котлов, так похожие на полночные волны из моего детства, что то разбивались о скалы, то отступали обратно. Нередко я, стоя в дверях нашей хижины, наблюдала за их танцем. Танцем, достигшем луны.
Меня всегда очаровывала луна: она казалась такой одинокой, запечатанной внутри темноты. Когда-то давно брат поведал мне ее историю:
Чтобы спрятаться от голодного тигра, двое детей по веревке взобрались на небо. Брат стал солнцем, а сестра стала луной. «Я так боюсь ночи», – призналась сестра, и тогда брат ответил: «Тогда я буду луной вместо тебя». И так брат стал луной, а сестра – солнцем.
Я открыла глаза: пространство вокруг заливал свет. В столице редко когда стояла кромешная тьма, особенно в полицейском ведомстве, где жизнь бурлила даже ночью. Из восточного двора раздавались стоны заключенных. Слуга с горящим факелом в руках рыскал глазами по земле, словно что-то искал. Большинство кванби – полицейских слуг – возвращались на ночь домой, однако тамо были ибёк, жившими при полиции слугами, и возвращаться нам было некуда. Мы жили прямо в ведомстве.
Главный павильон освещали свисающие с карнизов фонари. Наши командующие едва успели отдохнуть, когда сообщили об убийстве.
Ханок, напротив, был разделен на три части: кабинет командора, зал собраний и гостевой зал. Бумажные двери кабинета были настежь распахнуты, и внутрь задувал легкий летний ветерок. В помещении, преклонив колени, сидели двое мужчин. Инспектор Хан занимал место подчиненного, а командор восседал на почетном месте во главе стола, перед панельной ширмой. До меня доносились их приглушенные, но разборчивые голоса, схожие с шелестом деревьев вдали.
– Я слышал, вас навещал советник Чхои, – произнес командор.
– Верно, ёнгам[32]. Его светлость напомнил мне о том, что он был дружен с… – инспектор Хан прочистил горло, – с моим отцом. И попросил помочь в честь былых времен.
– С чем помочь?
– Он опасается, что регентша начнет истреблять «южан».
– Ну конечно. Должно быть, считает, сколько ему жить осталось.
– Безусловно. Советник Чхои боится, что теперь, когда он лишился покровительства короля Чонджо, «партия старых»[33] доберется до него. Он ищет защиты.
– И чем ты можешь ему помочь?
– Поимкой священника Чжоу Вэньмо.
Комнату наводнила тишина. Я практически чувствовала, как в воздухе рябью расходится напряжение. Священник Чжоу Вэньмо. Плакаты с его лицом были развешены по всей столице, по моему родному городу и, скорее всего, по всему королевству. Единственный священник в Чосоне.
Инспектор Хан продолжил:
– Если советник Чхои провозгласит, что поспособствовал поимке священника, его светлость может избежать участи остальных «южан». Однако можете быть уверены, я не собираюсь ему помогать.
Тут мне в голову пришла одна мысль, и по спине пробежал холодок. Советник Чхои боялся погибнуть, потому что его партия связана с католицизмом, а сын советника ненавидел католичку госпожу О за испытанное унижение. Я начинала прослеживать связь.
– Айгу, айгу. Вечно ты подслушиваешь!
Ко мне подошла Эджон с подносом, на котором стояли бутылки вина и чаши для полицейских, на ночь остававшихся в ведомстве. Эджон была на год старше меня, но на голову ниже. Собственно, я была выше большинства полицейских тамо.
– Однажды ты узнаешь то, что не следует, и это тебя убьет.
– Они никогда не узнают, – ответила я. – Я невидима.
Когда мы проходили мимо павильона, я заметила человека, на которого ранее не обратила внимания. В тенях возле колонны стоял старший полицейский Сим. Он наверняка должен был нас увидеть, но даже не оглянулся, когда мы прошли. Он неотрывно смотрел на командора Ли и инспектора Хана, и вечно суровый изгиб его бровей как-то поник. Мне показалось, что в его глазах я разглядела отчаяние.
Похоже, ведомство вытягивает радость из каждого, пока от нас не останется одна пустая оболочка.
* * *
– Соль! Держи фонарь выше!
Эджон всеми силами старалась не уронить звякающие на подносе бутылки. Мы только что прошли сквозь маленькие ворота в западный двор. Она тихо заговорила со мной:
– Полицейский Кён, кстати, тоже там. И он до сих пор не простил тебя за кражу лука.
Я как будто проглотила кипящей воды. Я и забыла уже почти о том случае, но сейчас меня снова обожгло яростью.
– Ты, может, считаешь его непритязательным полицейским, но задумайся: как полицейский Кён, который совершенно не умеет сражаться, получил такую должность? Да просто его предки были из высшего сословия, и у него до сих пор есть связи среди влиятельных семей.
– Знаю, знаю, – пробормотала я.
– А вот старший полицейский Сим… – Эджон оглянулась через плечо, словно хотела убедиться, не идет ли он по пятам, – он совсем другое дело. Его положение в обществе ниже, чем у Кёна.
– Что? Он не из знатной семьи?
– Он соджа, незаконнорожденный. Из-за нечистой крови ему даже экзамен запретили проходить.
Я озадаченно нахмурилась. Офицеров отбирали по итогам военного экзамена – мугвы, – и в них было дозволено участвовать всем мужчинам, кроме незаконнорожденных сыновей. Соджа, как и невежественным крестьянам, не дано было подняться по социальной лестнице.
– Но тогда как он стал военным офицером? – удивилась я.
– Инспектор Хан. Он сказал командору, что нельзя попусту тратить такой талант. Ты же знаешь, как близки они с командором – инспектор ему прямо как сын. Так что наш командор… Соль! Фонарь!