Внезапно, даже не достигнув еще грозового фронта, “боинг” проваливается в воздушную яму и начинает падать. Несмотря на прекрасную звукоизоляцию, Марклу и Фавро кажется, что они слышат, как кричат пассажиры.
Десять бесконечных секунд самолет длит свободное падение и врезается в облако в наихудшем месте из возможных – на юго-западной стороне очага, в пугающем пикировании под углом в 30 градусов при включении защитных режимов автоматики. “Боинг” подхватывают и крутят вихревые потоки облака, и в тот же миг в кабине пилота загорается свет, потому что вокруг ночь, темно хоть глаз выколи, и стоит ужасный грохот: сотни увесистых градин обстреливают самолет, испещряя впадинами пуленепробиваемые стекла. Кажется, что этим нескольким мгновениям нет конца, но, несмотря на шквалы смерча, “боинг” влетает в восходящий поток и немного восстанавливает подъемную силу; на этот раз у всех возникает ужасное чувство, что их расплющило на самом дне ямы.
Маркл, пристегнутый к креслу, выжимает максимум из обоих двигателей “Дженерал электрик”, потому что самолет оказался в зоне конвергенции, вот засада, ладно бы еще на Рио – Мадрид, у экватора, но что эта хрень делает посреди Северной Атлантики? Блядь, бред какой-то, у нас самые мощные движки, крылья редкой гибкости, еще не хватало расколоться пополам, словно кукурузник, ну уж нет. На симуляторе нам это сходило с рук десятки раз, даже при отказе двигателей, разгерметизации, даже если сдыхала вся авионика и приборы, черт, мы же не грохнемся взаправду. Маркл не думает ни о детях, ни о жене, пока еще не думает, возможно, пилоты погибают, не успев мысленно прокрутить свою жизнь, и Маркл вообще не думает о пассажирах, в данный момент он просто пытается спасти большой, тяжелый, неуклюжий “боинг”, повторяя заученные, бесконечно отрепетированные жесты, он доверяет своим рефлексам и двадцатилетнему опыту. Но что и говорить, дело плохо.
Смертельно бледные Маркл и Фавро, которых трясет и подбрасывает, сосредоточились на приборах, они борются с бурей, как позже выяснится, с самой страшной, самой внезапной за последние десять лет, указатель оборотов левого двигателя показывает потерю мощности в 15 %, но электромагнитное грозовое поле нарушило работу бортовой авионики. Наконец захваченный вихрем самолет начинает сопротивляться, держится более или менее горизонтально и в итоге стабилизируется, притом что град не ослабевает, но хоть лобовое стекло и покрыто выбоинами с внешней стороны, на его втором, внутреннем, слое нет никаких опасных микротрещин.
Как только толчки немного ослабевают, Маркл обращается к пассажирам. В салоне стоит оглушительный шум, но он пытается не сорваться на крик.
– Sorry, folks, за болтанку. Нам придется продолжать свой полет в Нью-Йорк сквозь грозовое облако и, следовательно, трястись еще, по крайней мере…
Внезапно кабину пилота заливает ослепительное солнце, “боинг” резко ускоряется, и все моментально стихает, атмосферные невзгоды явно остались позади.
Маркл проверяет приборы и не верит своим глазам. Самолет летит отлично, двигатели работают нормально, но приборы явно сошли с ума. Несмотря на головокружительное падение в течение минимум пяти минут, высота вновь стабильно поддерживается на 39 000 футов, метеорадар отказывается сигнализировать хоть малейшую турбулентность, их курс – два-шесть-ноль.
Он снова берет микрофон:
– Ну что, как вы могли убедиться вместе со мной, мы только что вышли из облака без особых повреждений. Пожалуйста, оставайтесь на своих местах до дальнейших указаний и держите все электронные устройства выключенными. Бортпроводники, можете отстегнуть ремни, спасибо. Доложите, пожалуйста, о ситуации в пассажирском салоне.
Отложив микрофон, Маркл выставил на ответчике аварийный код 7700. Надел наушники, вызвал Кеннеди-подход.
– Mayday, Mayday, Mayday, Кеннеди-подход, это “Эр Франс” 006. В результате турбулентности при пересечении грозового слоя и значительного обледенения пострадавших нет, но у нас отказали все индикаторы и высоты, и скорости, радар глючит, лобовое стекло сильно повреждено.
На сей раз на диспетчерском пункте Кеннеди ему отвечает мужской голос, и в нем звучит удивление.
– Mayday принят, “Эр Франс” 006. Подтвердите код ответчика 7700.
– Нью-Йорк, “Эр Франс” 006, подтверждаю код 7700.
Голос, в котором сквозит абсолютное непонимание, повторяет:
– “Эр Франс”, это Кеннеди-подход, подтвердите код ответчика 7700. Я правильно вас понял, “Эр Франс” 006?
– Так точно, “Эр Франс” 006, Mayday. Подтверждаю код ответчика 7700, мы прошли сквозь большое градовое облако, лобовое стекло треснуло, носовой обтекатель, видимо, разрушен.
Связь прерывается на несколько долгих мгновений.
Маркл в недоумении поворачивается к Фавро. Он трижды ввел код, а Кеннеди до сих пор не в состоянии их идентифицировать.
Внезапно связь восстанавливается.
Женский голос на этот раз, но не такой певучий, как предыдущий. И не такой любезный.
– “Эр Франс” 006, сообщите, пожалуйста, кто пилотирует.
Маркл застыл с открытым ртом. За всю его карьеру никто ни разу не спрашивал имени пилота.
– “Эр Франс” 006, повторяю: сообщите, кто пилотирует.
София Клефман
Пятница, 25 июня 2021 года.
Ховард-Бич, штат Нью-Йорк
Лягушку Бетти, совсем иссохшую, обнаружил Лиам в субботу днем, на кухне, за батареей возле раковины. Она стала легкой как перышко и полупрозрачной, словно смятый, расплющенный листок кальки, из которого смастерили квакшу, умело вырезав бедра и перепончатые лапки. Лиам говорит младшей сестре: она сдохла, твоя Бетти, сдохла, сдохла, ему прям весело, он пускается в пляс, вскинув руки вверх, Бетти сдохла, Бетти сдохла, и доводит Софию до слез.
Три недели назад Бетти сбежала из аквариума, наверное, помирала там со скуки, несмотря на красивый влажный мох, глянцевые зеленые растения и круглые серые камешки, любовно выбранные Софией, и даже на полскорлупы кокоса, служившей ей бассейном, а главное, несмотря на очень даже живых черных мух, которых она скармливала ей по вечерам, после школы. София поставила аквариум на низкий столик у себя в изголовье и каждую ночь, сев в кровати и завернувшись в одеяло, шепотом рассказывала лягушке, как прошел день, и та слушала ее, застыв в густой траве. Софии так хотелось, чтобы Бетти чувствовала себя в безопасности и еще, конечно, чтобы она была счастлива, но прежде всего, чтобы чувствовала себя в безопасности, ей хотелось надежно защитить ее от плотоядных, она недавно узнала это слово, и оно ей очень понравилось, может быть, потому что в нем звучит что-то тревожное. Но лягушка все равно сбежала. Должно быть, прыгала туда-сюда в поисках тепла и влаги и в конце концов свалилась этажом ниже, за чуть теплую железную батарею. Ей нечего было есть и пить, кожа потрескалась, как трескается земля в саду, если давно не было дождя, и вот, застыв в смерти, Бетти превратилась в эктоплазму лягушки.
Софии страшно к ней прикасаться, и Лиаму тоже, даже если он хорохорится и с воплями носится вокруг пожухлого трупика. Мама шепчет: да замолчите же, успокойтесь, а то папу разбудите. Но папа уже и так спускается вниз в майке и орет:
– Какого хрена, Эйприл, ты что, не в состоянии заткнуть своих детей, хотя бы пока я в отпуске, и потом, ты разве не собиралась за покупками?
Лейтенант Кларк Клефман замечает дохлятину, его дочь плачет, он смеется: ну, София, знаешь, на что похожа твоя лягушка? На старый китайский пельмень!
Кларк поднимает ее двумя пальцами за лапку и безразлично бросает в глубокую тарелку.
Клефманы единодушно решили похоронить Бетти, и хотя им ничего не известно о ее вероисповедании, Эйприл постановила, что она баптистка, как они сами; в конце концов, пусть она и не получила настоящее крещение погружением, как подобает верующим, зато большую часть жизни провела в воде. Так будет проще. Их born again frog[7] попадет в лягушачий рай. Или же Кларк спустит ее в унитаз, так еще проще.